Дочь Рейха - [30]

Прости меня, фюрер. Я знаю, что велит мне долг, но ведь это же Эрна, моя лучшая подруга. Я не могу причинить ей боль.

Я вспоминаю пронзительные голубые глаза Гитлера, представляю, как он всматривается в меня, заглядывая мне в самую душу, как читает все мои тайные мысли и находит, что я действую из благих побуждений. И отвечает:

Не тревожься, этот человек – мелочь. У меня есть враги посильнее. Но вместе мы одолеем их, ты и я.

С Томасом и тремя его дружками мы встречаемся за столиком уличного кафе под названием «Кофейное дерево» на Кляйнерштрассе. Погода шепчет, а мы сидим и смотрим, как жители Лейпцига не спеша проходят мимо нас по узкой мощеной улочке. Официантка приносит поднос с холодной водой, горячим кофе в серебристых турках, подогретым молоком и сахаром.

Возле меня сидит Эрна. Она непривычно молчалива и, кажется, подавлена. Боится, что я ее выдам. Не зря, видно, сказано: «Wissen ist macht: знание – сила». Знание поменяло нас местами, добавив мне остроты ощущений. Из нас двоих остроумная сегодня я, и это мои шутки и болтовня заполняют паузы в застольной беседе. Мальчишки в восторге от моей компании.

– Я теперь в учениках на инструменталке, – с ленивой оттяжкой сообщает нам Томас. – Две недели всего, а охренело уже все. Пардон за мой французский, – добавляет он, обращаясь ко мне. – Инструментов еще в глаза не видал, все две недели только и делаю, что полы мету. И так еще три года, пока не отпустят служить в вермахте. Скорее бы уж. А то так всю войну и проболтаюсь на этой сраной фабрике. С моей-то везухой точно.

Все мальчишки сейчас грезят о том, как они будут сражаться за Германию.

– Ну, вряд ли уж все так плохо. Я хочу сказать, не все же три года ты полы мести будешь, верно? Иначе какое это ученичество? – отвечаю я, снисходительно пропуская ругательства мимо ушей. Видимо, фабричные рабочие без них не могут, так что придется терпеть.

– Они там считают, что начинать обучаться делу надо с самого низа. Сначала сортиры помыть, ну а там чем дальше – тем выше. Но я-то не собираюсь торчать на фабрике всю жизнь. Я парень с честолюбием. В вермахте карьеру буду делать.

– Ты про доктора Крейца слышала? – вдруг спрашивает у меня Эрна.

Я мотаю головой, вспоминая нашего старого учителя литературы.

– Нет, даже имени его не слышала уже давно. Это учитель, работал когда-то в нашей школе, – говорю я мальчишкам. – Его выгнали сто лет назад. У него на уроках всегда было интересно. Больше таких учителей нет.

– Он совершил самоубийство! – взволнованно восклицает Эрна. – Повесился! – И она, схватив себя обеими руками за горло, высовывает язык, чтобы показать гримасу мертвого доктора Крейца.

– Ой какой ужас! Но почему?

Доктор Крейц, вечно растрепанный, с энтузиазмом рассказывающий нам о писателях и литературе, встает перед моими глазами как живой. Просто невозможно поверить, что его больше нет.

– Не мог найти работу. Они с женой голодали. К тому же на него насели СС из-за каких-то его подозрительных политических взглядов. – В ее глазах я читаю тоску.

– Это очень печально, – осторожно выбирая слов а, отвечаю я. – Мне всегда нравился доктор Крейц.

Герман, мальчик с нездорово-бледной кожей, отмеченной рябинами от оспы, пожимает плечами:

– Я слышал, щас многие намыливают веревку. Жиды особенно. Боятся, что дальше будет хуже. Хотя по мне, так быть покойником – хуже некуда.

Он делает глоток воды и смотрит на меня в упор. За столом повисает неловкая пауза.

– У СС есть работа, и они делают ее на совесть, – грозно вступает вдруг Томас. – Я знаю об этом не понаслышке, ясно? А ты, коли не знаешь, помолчи лучше.

Мы все с изумлением смотрим на Томаса.

– А я чё? А я ничё. – Герман шмыгает носом.

– И вообще, – продолжает Томас ворчливо, – кому хуже оттого, что пара-тройка жидов или еще каких поганцев коньки отбросит? Чем меньше этих паразитов вокруг, тем лучше. – Он бросает взгляд на циферблат уличных часов на высоком здании напротив. – Пошли уже. А то на собрание гитлерюгенда опоздаем.

Мальчишки тут же поднимаются из-за стола, шаркая подошвами и скребя по мостовой ножками стульев.

Томас задерживает на мне взгляд немного дольше, чем нужно, но наконец поворачивается спиной, а я с облегчением смотрю ему вслед, когда он с друзьями шагает к остановке на Марктплац. Бедняга Томас! Он, конечно, подрос, но так и остался худым и угловатым. Да уж, не арийский идеал. Но, судя по тому, как он вступился за меня только что, похоже, он считает, что теперь его очередь защищать меня, как когда-то я защищала его.

– Он в тебя втюрился, – замечает Эрна, тоже глядя ему вслед. – Вот это поклонник! – И она хихикает в первый раз за все время, что мы вышли из ее дома. – Твой тайный возлюбленный, а? – Она игриво тычет меня локтем в бок, а я сердито отмахиваюсь от нее, чувствуя, как к щекам приливает краска.

– Мне тоже пора. – Я отворачиваюсь. – Я обещала пообедать дома, прежде чем идти на собрание. Извини, Эрна, пешком я не пойду. На трамвае быстрее.

Подходя к остановке, я чувствую себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Мне становится тяжело и тошно. Может, из-за того, что Карл скоро уезжает. Или из-за отца Эрны. Или из-за новости о докторе Крейце. Или из-за того, что Эрна подумала, будто я влюблена в Томаса. А может быть, потому, что я приняла решение не встречаться с Вальтером завтра утром. Или просто из-за жары.