Дочь Рейха - [119]

Я тычу ее локтем в бок и смеюсь, впервые за несколько дней.

– Не нужно мне никого, Эрна, честно.

– Еще как нужно! Новая любовь – лучшее лекарство от старой. У меня в таких вещах большой опыт. – Она улыбается и подмигивает. – А еще это отличная маскировка. Ну подумай сама, как иначе убедить твоего отца, что ты снова вернулась на путь истинный? Пойдем в эту субботу на танцы к военным. Пожалуйста, Хетти.

– Мне не хочется.

– Почему? – Эрна останавливается, чтобы нас не услышали другие ученики, которые уже толкутся перед школой. – Я не понимаю.

– Я уже договорилась… погулять с Томасом.

– Что? Ты шутишь!

– Нет.

– Томас! Я, конечно, знаю, что он давно в тебя влюблен, но я даже не думала… нет, он славный и все такое, но, Хетти, ты же могла выбрать кого угодно.

– Он очень… убедителен. Он мне пишет. Иногда, по воскресеньям, мы с ним выгуливаем Куши. А еще он приглашает меня в кино.

– Только не говори мне, что у вас с ним что-нибудь было.

– Нет, ничего не было. Он, правда, пытался один раз, но я твердо дала ему понять, что надеяться ему не на что. Он пообещал впредь вести себя как джентльмен.

– Но, Хетти, если он тебе не нравится, скажи ему об этом.

– Да, я знаю. Когда придумаю как, то обязательно скажу.

– Не откладывай. Чем дольше будешь тянуть, тем тяжелее будет признаваться.

Надо бы рассказать ей о том, что мешает мне порвать с Томасом сразу, какую силу имеет он надо мной, но я молчу. Эрна скажет, что я неправильно веду себя с Томасом, что его надо уговорить, ведь он еще может внять голосу разума. Но я-то знаю: наши с Томасом отношения не имеют с разумом ничего общего. Если я объясню ему все как есть, он оскорбится, что я отказываю ему в том, в чем не отказала еврею. И не просто оскорбится, но взбесится и будет искать способ отомстить. И тогда его уже ничем не остановишь.

Я решаю переменить тему:

– Как там Киндертранспорт? Новости есть?

Лицо Эрны светлеет.

– Да, есть кое-что хорошее. Англичане подняли возраст детей с четырнадцати до шестнадцати лет, так что через несколько недель все кузены Вальтера смогут уехать вместе. – Ее улыбка гаснет. – Правда, есть и минус: огромная очередь. И американцы проголосовали против аналогичной программы. Кто-то из родственников президента Рузвельта и жена главы иммиграционной службы высказались так, что двадцать тысяч очаровательных ребятишек очень скоро превратятся в двадцать тысяч уродливых взрослых.

– Надо же было такое ляпнуть.

– Вот именно. Знаешь, Хетти, что я хотела тебе сказать. Мы очень мало что можем сделать, на большее у нас просто не хватает сил, поэтому не надо… очень уж втягиваться во все это.

– Почему? Ты же втянулась.

– Да, но только совсем чуть-чуть. Знаешь, шайки ведь разогнали, даже разгромили, вожаков посадили в тюрьму. Так что с каждым днем все становится страшнее и хуже.

Что-то во мне надламывается, когда я вспоминаю папины слова о шайках Лейпцига. Значит, мы бессильны.

– Да, знаю. Ты права.

Эрна похлопывает меня по руке, и мы вместе заходим в школу.

15 марта 1939 года

Сегодня тот самый день. Который час – я не знаю. Да и вряд ли это важно. Если бы только можно было выбросить эту мысль из головы, подумать о чем-нибудь другом. Маме я сказала, что мне нездоровится и в школу я не пойду. Ей все равно, в школе я или дома. Для меня школа ничего уже не значит, а мама в последнее время так погружена в себя, что ее ничто по-настоящему не трогает. Полуденное солнце светит прямо в окно, его лучи яркими квадратами лежат на коврике у моей кровати, зажигая на нем яркие цветовые пятна. Я перекатываюсь на спину и гляжу в потолок. Все мои мысли об одном и том же.

Сегодня у человека, которого я люблю больше жизни, свадьба, но не со мной.

Моя рука подкрадывается к животу и ложится на его мягкий изгиб. Я не убираю ее – пусть лежит. Под пальцами я ощущаю легкий трепет, точно бабочка бьет крылышками изнутри. Я быстро поворачиваюсь на бок – биение крылышек прекращается. Медленно перекатываюсь обратно, кладу руку на живот. У меня замирает сердце. Вот оно, опять. Частый пульс бьется под кожей. Как будто гадкое насекомое заползло туда и теперь стук, стук, стук – выстукивает себе путь на свободу.

Его оставил там Вальтер.

Я застываю в неподвижности: рука на животе, звон в ушах. В сотнях, а может, и в тысячах километров отсюда Вальтер женится, а я здесь ношу в животе его ребенка.

Нет больше смысла оправдывать чем-то еще мои налившиеся груди и округляющийся живот. Я на пятом месяце беременности.

Дрожащими руками я достаю письмо Вальтера. Оно хранится между страницами моего дневника. Бумага истончилась до того, что даже перестала шуршать, так часто я его перечитывала. Но сейчас я смотрю только на адрес почтового отделения в конце текста. Он сказал писать туда, если возникнет необходимость.

Хотя вряд ли он имел в виду необходимость такого рода.

Пытаюсь представить, как он выглядит сегодня. Двадцать лет, все еще впереди. Волнуется он? Нервничает? Печалится из-за того, что рядом нет никого из близких? Задумался ли обо мне хоть на миг? Но ведь с ним Анна. Та безликая девушка, о которой я не знаю ровным счетом ничего и которой выпало счастье шагнуть в будущее с лучшим из людей. Наверняка на ней нарядное платье, волосы завиты в локоны и уложены в прическу, глаза и все лицо светятся от счастья, плоский живот пуст. Надолго ли? А когда она с волнением и радостью ощутит в себе трепет новой жизни, то с ней будет радоваться и он.