Дочь Рейха - [113]

Желудок сводит, рвота подступает к горлу, но я усилием воли отправляю ее обратно.

– Вера? Это ты? – кричит мама, услышав шаги в передней.

– Да, фрау Хайнрих? – На пороге появляется Вера в пальто. – Я забыла забрать белье из прачечной.

– Как удачно, я как раз написала несколько писем, отправишь их по дороге, – говорит мама и выходит из столовой.

– Ну, что ты теперь скажешь, а, Герта? Высоко твой отец забрался по лестнице карьеры?

– Может быть, – срывается у меня с языка прежде, чем я успеваю как следует подумать, – заняв такой высокий пост, ты пересмотришь свое отношение к евреям?

Его стул угрожающе скрипит, когда он подается ко мне, взгляд моментально стекленеет, а глаза точно покрываются корочкой льда.

– Не смей так говорить, никогда, – говорит он, и в его голосе звенит металл. – Я никогда не забуду того, что ты сделала, девочка, как ты меня шантажировала. Чем больше я об этом думаю… – Он поджимает губы и стискивает руку в кулак. – Если бы все узнали, моя карьера оказалась бы под угрозой. Теперь ставки еще выше. – Он хочет что-то добавить, но тут в комнату возвращается мама. Папа умолкает и откидывается на спинку стула. Не глядя на меня.

А я сижу, слушая, как неистово бьется мое сердце.

В воскресенье, ровно в три часа раздается стук в дверь – это пришел за мной Томас. Ингрид ухмыляется нам вслед, когда мы с Куши выходим из дома. Слова тут не нужны: все, что она думает обо мне, написано на ее лице большими буквами. Еще несколько дней – и она наконец уберется в свой Лебенсборн, где ее осеменит безупречный во всех отношениях офицер СС. Следовательно, ее превосходство надо мной несомненно. Жду не дождусь, когда она уйдет и унесет с собой все, что знает обо мне. Молюсь, чтобы Ингрид решила не возвращаться.

Томас и я шагаем по пустому парку Розенталь. Куши весело трусит впереди, обнюхивая все, что попадается ему по дороге. Сыплет небольшой снежок, но тут же тает на раскисшей от сырости земле.

– Дьявольский холод, – замечает Томас и, морщась, опускает подбородок поглубже в воротник куртки. От дыхания у него тут же запотевают очки. – Извини.

– Январь, Томас. Чего ты ожидал?

– Да ничего, – пожимает он плечами, – просто неприятно, и все.

– По-моему, нормально.

Томас смотрит на меня, и его лицо светлеет.

– Как тебе письмо? Я подумал, что если я тебе напишу, то ты наверняка заметишь. Ты ведь любишь такие вещи.

– Да, Томас, только зря ты писал.

– И ты пойдешь со мной на танцы?

– Да, но…

– Понимаешь, Хетти, я волновался. Писать намного легче, чем говорить.

– И волноваться тоже не нужно, Томас, мы же с тобой знаем друг друга сто лет.

– Но не так. Да и вообще, помнишь, каким я тогда был, ну, в детстве? Я стал другим, но, боюсь, ты видишь меня по-старому: беспомощным пацаненком. – Томас прибавляет шагу в такт словам, которые вылетают у него изо рта все быстрее и быстрее.

– Но я никогда не считала тебя беспомощным, даже в детстве!

– А я им был. Я был жалок. Меня все били. Но теперь я сам бью, кого хочу. Я стал сильным и, как только закончится дурацкое ученичество, поступлю в армию, и тогда, Хетти, ты увидишь, какой я на самом деле. На что я способен. У меня есть амбиции, и я жду не дождусь, чтобы ввязаться в драку.

– Томас, пожалуйста, перестань. Тебе не надо ничего мне доказывать, особенно после этого… после этой ужасной истории с Вальтером. Ну ты понимаешь.

Он давно обогнал меня, и я не уверена, что слышал. Однако я не оговорилась: я тщательно выверяла, что ему скажу, чтобы он ни одной минуты не питал ложных надежд, но Томас на меня даже не смотрит и уж тем более не слушает.

– Я знаю, что я еще не тот, кто тебе нужен, пока. Но я обещаю тебе, что я им стану. Я и мечтать не мог… но ведь чудеса случаются, да? Я хочу сказать, такие примеры ведь есть, их много, правда? И я точно знаю, что я лучше тех тупоголовых идиотов, с которыми мне приходится иметь дело на фабрике. Я лучше их всех, вместе взятых! Нет, правда, Хетти, слышала бы ты их разговоры. А шуточки – одна другой тупее и пошлее, причем они смеются даже над фюрером. Ну, при мне, конечно, нет, с тех пор как я сдал начальству этого трепача Бруно, чтобы не распускал язык. Но я знаю, что за моей спиной они зубоскалят по-прежнему.

Он останавливается, чтобы перевести дух, его грудь тяжело поднимается и опускается.

– Томас, все в порядке, я знаю, что ты не такой, как они. Тебе не надо ничего мне доказывать.

Томас трясет головой:

– Нет, ты так говоришь просто потому, что ты добрая. Ты всегда была добрая. Но ты увидишь.

– Тебе не надо ничего доказывать мне, потому что мы друзья, Томас, – быстро говорю я. – Ты ведь ничего не доказываешь Эрне или другим нашим знакомым, вот и мне не надо.

Наконец до него как будто начинает доходить: он внимательно смотрит на меня через заляпанные очки и молчит. Его дыхание выравнивается. Томас кивает, прижав локти к бокам и напрягшись всем телом.

– Да, Хетти. Да, я понял. Ниспослана свыше… – бормочет он. – Не то чтобы я верил во все это, но все же… Как твоя мать?

– Э-э, хорошо.

Понял ли он, что я хотела ему сказать?

– Хорошо. Хорошо, это хорошо. – Он смотрит на часы. – Я знаю. Твои не хотят, чтобы ты уходила из дома надолго. Может, пойдем назад?