Дочь Птолемея - [12]

После, вспоминая первую встречу с Клеопатрой, Филон не мог понять, чем она привлекал его внимание; это было как внезапный гром или как вспышка молнии. Взглянул — и более не отводил взора от её лица, впрочем, по его убеждению, не отличающегося особой красотой. Нет, он не влюбился в нее; он слишком был избалован женщинами, чтобы вот так сразу дать волю своим чувствам, но он был пленен, пленен притягательной силой её глаз, добрым и милым выражением лица, легкой степенной поступью, — по всему было видно, что со временем эта юная девушка станет привлекательной женщиной. Однако такой юной и чистой он запомнил её навсегда.

Видя Филона столь увлеченным, его друзья начали над ним подшучивать, дескать, Филону обычные красотки уже не нужны, подавай царского рода. Особенно старался один из них, молодой мужчина лет тридцати, человек весьма начитанный, веселого, острого ума и образного слога. Филон не знал его имени, ибо все его звали — Дедок, так как он среди них был самым старшим. И вот этот Дедок, усмехнувшись, говорит: "Уж не хочешь ли ты, Филон, мой мальчик, похитить дочь Птолемея?"

Задетый его словами, Филон сдерзил: "А почему бы и не похитить?" Над ним стали смеяться. Он смолчал, а потом, вечером, проглотив за общей трапезой одну-другую чарочку вина, заявил с какой-то злой самонадеянностью: "Я буду с ней спать!"

Его друзья к тому времени обо всем забыли и принялись друг друга подталкивать локтями и спрашивать: "С кем, с кем Филон собирается спать? Кого он собирается попробовать? Кто эта счастливица?" — "Да Клеопатра, царская дочь!" — сказал Дедок. Раздался такой хохот, что Филон, всегда спокойный, рассвирепел; гнев замутил его разум. Он схватил Дедка за горло, считая его одного повинным в своем унижении, и швырнул наземь. А уходя, сказал онемевшим сотрапезникам: "Буду!"

Только на другой день он опомнился и схватился за голову. Ведь обиженный им Дедок мог донести на него, и у Филона, как нечестивца, вырвали бы язык. И это самое лучшее, чего можно было бы ожидать, ибо подобные болтуны заканчивали жизнь в жестоких муках на кресте или на крутящемся колесе.

Филон бежал. Ото всех: отца, друзей, ненавистного Дедка, Птолемеев, Александрии… Ненадолго он обосновался на острове Родос, где от нечего делать научился у мастера Мемнона леписть статуэтки и обжигать их в простой печи.

Узнав, что его никто не ищет, он незаметно возвратился в Александрию и всецело отдался своему нехитрому творчеству.

С друзьями он не встречался. Ему было стыдно показываться им на глаза, так как решил, что они считают его хвастуном. Однако ещё больший стыд он испытывал перед Клеопатрой, перед той юной девушкой, которая, обитая в царских покоях, не только не догадывалась о его терзаниях, но даже не знала о его существовании, что он живет в Египте и имеет мастерскую в одном из домов вблизи её дворца… Но почему-то именно это его мучило более всего. Он испытывал настоящую душевную боль, совесть терзала его постоянно, так что ему пришлось однажды отправиться в храм Асклепия и вместе с нищими, калеками, больными улечься спать на полу перед алтарем, завернувшись в теплый плащ.

К утру он задремал, и к его закрытым веждам прикоснулась божественная благодать: он увидел бородатое доброе лицо, сказавшее ему: "Не терзайся, Филон. Ты думал о женщине, как должно думать о ней мужчине. Но Птолемеев сторонись!"

Филон вылечился от душевной хвори, но, как в таком случае бывает, думать о Клеопатре не перестал. Мало этого, он даже положил себе за правило молиться о её здоровье в день рождения в храме Исиды — вполне невинное действо, некоторая плата за нечаянно обиженную им царевну в молодые легкомысленные годы.

Этот храм Исиды был одним из старых храмов, построенных чуть ли не при возникновении самой Александрии. Изящное, небольшое здание, хорошо продуманное и возведенное с таким мастерством, что в нем верующему было как-то по-домашнему уютней и душевней, чем в других.

Он приходил на закате солнца, когда его посещало немного людей. Однажды он запоздал, и жрец вышел под портик проводить последнюю прихожанку. То была нарядно одетая молодая хорошенькая женщина. Он тотчас её признал. Высокая, черноволосая, с узким лицом, со смуглой и как бы бархатистой кожей. Он видел её в свите Клеопатры и всегда рядом с царицей. Рабыня ли она была или любимая служанка, а может, близкая подруга, он не знал, но, оказавшись с ней так близко, вдруг почувствовал сильное сердцебиение.

Женщина попрощалась и удалилась, даже не поглядев на Филона. Жрец благословил её скупым жестом, сказав: "Иди с богом, Ирада, душа моя!"

Потом Филон узнал, что жрец был её отцом.

Филон стал бывать в храме каждый вечер — женщина не появлялась. Так проходил месяц за месяцем — её не было. Он потерял всякую надежду.

Однажды, когда он заканчивал свою молитву, ему послышались легкие шаги и шорох платья. Обернулся: она, Ирада. Он быстро взглянул на скульптурное изображение богини и проговорил довольно громко: "Госпожа владычица, благослови мою любовь к ней". Это было притворство, он сознательно не назвал имя женщины, любовь к которой должно благословить божество, но именно эти слова заставили Ираду взглянуть на него с любопытством.