Дочь пекаря - [4]

– Ты смотри-ка. Это они из такой дали людей нанимают? – Джейн повесила тряпку на плечо.

– Не совсем. Я думала, начну здесь и постепенно переберусь в Калифорнию – Лос-Анджелес, Санта-Барбара, Сан-Франциско. – Эта мечта до сих пор не давала ей покоя. Реба поерзала в кресле. – Два года прошло, а я еще тут. – Она откашлялась. Говорила все время она, а надо бы, чтоб заговорила Джейн.

– Понимаю, милая. – Джейн присела за столик и поставила лавандовый очиститель на пол. – Это, конечно, приграничный город, транзитный, переходный, но некоторые так никуда и не переходят. Зависают тут между «откуда» и «куда». Проходит несколько лет, и про «куда» никто уже не помнит. Так и остаются здесь.

– Это надо записать. – Реба постучала ручкой по блокноту. – Но вы-то здесь давно?

– Всю жизнь. Родилась в клинике «Бомон» в Форт-Блиссе.

– Тогда куда же вы направляетесь, если вы уже дома?

Джейн улыбнулась:

– Если где-то родились, это не значит, что вы дома. Иногда я вижу поезд – так бы и вскочила, уехала подальше. Вижу след от самолета – представляю: вот бы мне туда. Мама говорит, я мечтательница, фантазерка, выдумщица, – но как ни назови, лучше бы я такой не была. Ничего хорошего от этой мечтательности.

Два

Программа Лебенсборн

Штайнхеринг, Германия

20 декабря 1944 года

Дорогая Элси,

После новостей о том, что Эстония сдалась Красной армии, я пишу это письмо в растущей тревоге за наши доблестные немецкие войска и с печалью о наших потерях. Здесь, в Штайнхёринге, в нашем общежитии и в квартирах по соседству, окна занавесили черным. Многие девушки потеряли родных – отцов и братьев. Погибло и несколько участников Программы Лебенсборн, в том числе отец моих двойняшек. Бедный Кристоф. Я узнала его лишь раз, прошлой весной. Ему не было и двадцати двух, мальчик с персиковым пушком, такой юный, а погиб. Меня бесят эти новые жертвы, это кровопролитие. Я понимаю, что нет лучшей гибели, чем за нашу Родину, но проклинаю иноземных дьяволов, проливших арийскую кровь. Нас не растопчут. Пламя нашего факела разгорится ярче, Германия одержит победу! Фюрер сказал: «Германский народ всегда будет верить в своих воинов». И наша вера прочна.

Вместо того чтобы впадать в отчаяние, мы тут в Программе устраиваем самые потрясающие каникулы за все время. Я помогаю строить декорации для Праздника зимнего солнцестояния. Некоторые уважаемые офицеры уже приняли приглашение на наш праздник. Солдатам как никогда нужны поддержка и тепло. Мы берем у местных мясо и овощи, я испеку хороший хлеб, выпечка будет не хуже, чем у папы. Пока я не нашла пекаря, который пек бы так же вкусно. Здешние изделия трудно проглотить, они как комки засохшей грязи. Я так скучаю по дому и по всем вам.

С рождением двойняшек у меня не хватало времени на Юлиуса. Надеюсь уделять ему больше внимания теперь, когда малышей перевели в ясли Лебенсборна. Признаюсь только тебе, сестра: я беспокоюсь о них. Оба меньше, чем был новорожденный Юлиус. Надеюсь, это лишь из-за того, что им пришлось делить матку на двоих, и скоро они вырастут крепкими и здоровыми, как любое арийское дитя. Нельзя, чтобы меня заподозрили в производстве некачественного потомства. Я и так слишком долго не беременела во второй раз. Меня оставили в Программе только потому, что я показала себя верной дочерью Рейха.

Офицеры с удовольствием пользуются моим обществом. Впрочем, я не могу и не буду рассказывать даже тебе, на что приходится идти, чтобы оставаться в Программе и быть рядом с Юлиусом. Эти мужчины с виду приличные, а в постели крайне развратны. Ты девушка, Элси, ты всего этого не знаешь, и я каждый день молюсь о том, чтобы твоему будущему жениху хватило чуткости не спать с тобой до свадьбы. У нас с Петером был шанс. Я вспоминаю наше последнее Рождество вместе, когда он просил моей руки, подарил тогда нам кухонные часы с кукушкой, а кольцо надел птичке на голову. Кукушка выскочила, и кольцо появилось. Мама и папа так обрадовались. Какая же это была простая и счастливая жизнь.

Как идут приготовления к Рождеству? Я понимаю, что продуктов не хватает, но покупателей-то много? У одной нашей девочки родные в Берлине, и она говорит, что там не осталось даже крошек. Мол, берлинцы меняют золото и драгоценности на пресный хлеб и высохшую свиную кожу. Но я считаю, что все это слухи, которые распространяют шпионы, чтобы напугать честных граждан. У нас товары в дефиците, но сладкий кекс и кружку темного пива можно купить всегда. А как в Гармише? Как мама и папа? Я скоро им напишу. Передай им, что люблю их, и тебя тоже.

Хайль Гитлер.

Гейзель

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

21 декабря 1944 года

Милая сестренка,

С Днем святого Фомы тебя! В пекарне, как всегда под Рождество, полно народу. Нам втроем приходится месить тесто, топить печь, делать закупки и управляться с кассой, так что у меня нет ни минутки свободной, чтобы насладиться праздниками. Некоторые покупатели совершенно невыносимы. Например, фрау Раттельмюллер. Это просто чума! Все время жалуется и придирается, дескать, у меня волосы не причесаны и вообще я ленивая. Или спрашивает, вычистила ли я вчерашнюю грязь из-под ногтей. (Никакой грязи не было, я чищу ногти каждый вечер!) Устраивает бенц маме и папе, а ко мне относится как к сопливой девчонке.