Дочь палача - [64]

Внизу показался человек. Симон помедлил одно мгновение, а затем столкнул тюк, так что тот обрушился прямо на незнакомца. После чего с диким воплем прыгнул следом, с твердым намерением повалить незваного гостя и, если потребуется, вогнать ему нож в спину.

Человек, не оглядываясь, отскочил в сторону, тюк ударился в пол рядом с ним и рассыпался облаком соломы и пыли. Одновременно рука его рванулась вверх, отражая нападение Симона. Лекарь почувствовал, как сильные пальцы, словно тисками, сжали его запястье. Вскрикнув от боли, он выронил кинжал. А потом незнакомец врезал ему коленом в пах, так что Симон рухнул на пол. В глазах потемнело.

Ослепнув от боли, он стал ползать по полу и отчаянно шарить в поисках кинжала. На правую руку опустился сапог и начал давить, сначала тихо, затем все сильнее. В предплечье начало что-то хрустеть, и Симон принялся ртом хватать воздух. Внезапно боль отступила. Человек, которого он лишь смутно мог разглядеть, убрал ногу с его руки.

— Еще раз соблазнишь мою дочь, я тебе обе руки переломаю и на дыбе тебя растяну, понял?

Симон схватился за промежность и отполз на безопасное расстояние.

— Я ее не… соблазнял, — простонал он. — Не то, что вы имели в виду. Но мы… любим друг друга.

Над ним раздался грубый смех.

— Плевать мне! Она дочь палача, забыл? В ней чести нет. Хочешь и дальше делать ее посмешищем для людей, только потому, что тебе неймется?

Якоб Куизль встал прямо над Симоном и сапогом перевернул его на спину, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.

— Радуйся, что я тебя сразу не кастрировал, — процедил он. — Избавил бы и тебя, и множество девок в городе от кучи хлопот.

— Оставь его, отец! — раздался голос Магдалены. Ее разбудил шум борьбы, и теперь она сонно смотрела вниз. В волосах у нее торчала солома. — Может, это вообще я его соблазнила, а не наоборот. Тем более это мало что решает, если во мне и так никакого благочестия нет.

Палач глянул вверх и погрозил кулаком:

— Я не для того обучал тебя чтению и врачеванию, чтобы ты потом обрюхатела и тебя со стыдом и позором выгнали из города. Не иначе, дойдет до того, что мне на собственную дочь придется напялить позорную маску!

— Я… я смог бы позаботиться о Магдалене, — вмешался Симон. Он до сих пор потирал у себя в промежности. — Мы бы переехали в другой город и там…

Новый удар пришелся в незащищенный бок повыше почки, и Симон снова скорчился, хватая воздух.

— Ни черта вы не переедете! Хотите на улицах попрошайничать, или что? Магдалена выйдет за моего кузена в Штайнгадене, это уже решено. А теперь спускайся.

Куизль потряс лестницу. У Магдалены побледнело лицо.

— За кого я выйду? — спросила она бесцветным голосом.

— За Ганса Куизля из Штайнгадена, хорошая партия, — проворчал палач. — Мы уже пару недель назад все обсудили.

— И ты вот так вот просто швыряешь мне это здесь в лицо?

— Когда-нибудь мне так и так пришлось бы тебе сказать.

Еще один соломенный тюк полетел палачу в голову, так что тот покачнулся и с трудом устоял на ногах. В этот раз увернуться не удалось. Несмотря на боль, Симон невольно хмыкнул. Магдалена была такой же проворной, как и отец.

— Ни за кого я не выйду, — закричала она сверху. — Уж точно не за жирного Ганса из Штайнгадена. У него изо рта воняет, и зубов не осталось! Я останусь с Симоном, если хочешь знать!

— Упрямая девка, — прорычал палач.

Но, похоже, он хотя бы отказался от намерения силой потащить свою дочь домой. Якоб двинулся к выходу. Когда он открыл дверь, в сарай ворвался утренний свет. Палач задержался в проеме.

— Кстати, Йоханнеса Штрассера нашли мертвым, в сарае в Альтенштадте, — пробормотал он, стоя в дверях. — На нем тоже отметина. Служанка в трактире Штрассера рассказала. Пойду, взгляну на него. Если хочешь, Симон, можешь присоединиться.

И вышел в прохладное утро. Лекарь немного помедлил. Он взглянул вверх на Магдалену, однако она с плачем зарылась в солому.

— Мы… мы поговорим еще, — прошептал он в ее сторону и заковылял за палачом.

Долгое время они шли молча. Они прошли пристани, от которых уже в это время отчаливали плоты, и добрались до дороги в Альтенштадт. Оба намеренно избегали идти прямиком через город, они хотели побыть в одиночестве. Здесь, на узкой тропинке, огибающей городские стены, им не встретилось ни души.

Только сейчас Симон решился заговорить. Он долго все обдумывал и тщательно выбирал слова:

— Мне… очень жаль, — начал он, запинаясь. — Но это правда, я люблю вашу дочь. И смогу о ней позаботиться. Я ведь учился, пусть и не до конца. Но и этого хватит, чтобы зарабатывать заезжим врачом. А со всеми знаниями вашей дочери…

Палач остановился и с возвышенности оглядел долину, по которой до самого горизонта тянулись леса.

— Ты вообще представляешь, каково это, зарабатывать там, в большом мире, каждый день на хлеб? — перебил он Симона, не сводя глаз с горизонта.

— Я уже поскитался с отцом, — возразил Симон.

— Он заботился о тебе, и за это ты навеки должен быть ему благодарен, — сказал Куизль. — А теперь ты будешь один. Тебе придется кормить жену и детей. Придется таскаться от ярмарки к ярмарке, и, подобно шарлатану, втюхивать свои дешевые настои. Тебя будут забрасывать гнилой капустой, над тобой начнут издеваться крестьяне, которые ни черта не смыслят в лечебном деле. А ученые врачи сделают все, чтобы тебя скорее вышвырнули, не успеешь ты и носа в городе показать. Дети твои помрут от голода. Ты этого хочешь?