Дочь оптимиста - [25]

Лоурел коснулась ее руки и проводила ее взглядом, когда она уходила.

Часть третья

1

Лоурел, стоя на коленях, возилась с ирисами, которые все еще тянулись неровной цепочкой вдоль заднего фасада дома к кухонной двери. В ее чемодане нашлись темно-синие брюки и голубая кофточка — она захватила их машинально, вместе с блокнотом для рисования. Она чувствовала, как весеннее солнышко ласково припекает ее склоненную шею, и слушала, что говорят ее гостьи. Они сидели в сторонке позади нее, на солнце.

— Ну, из дому мы ее отправили, — сказала мисс Теннисон Баллок. — Фэй-то уехала!

— Погодите радоваться, — сказала старая миссис Пийз.

Пожилые дамы все четверо чувствовали себя в этом дворике как дома. Кардиналы, слетая с нависших веток кизила, поклевывали что-то возле их скрещенных ног. На самой вершине фигового дерева сидел пересмешник, безмолвный, как часовой на посту.

— Сколько я времени даром потеряла, огорчаясь за Клинта. Но он уже на небесах. А раз уж она теперь в Техасе, я могу сидеть себе спокойно на солнышке и радоваться за нас с вами, — сказала мисс Теннисон. Она сидела в старом шезлонге, утопая в нем, как в гамаке. — Правда, майор со дня на день ждет ее обратно.

— Но она же не останется, как вы думаете? Остаться в Маунт-Салюсе без мужа? — спросила миссис Болт, жена пастора. И тут же себя утешила: — Нет, ее ненадолго хватит. Уедет непременно.

— Ну, я бы на вашем месте на это не рассчитывала, — сказала старая миссис Пийз. — Вы же видели, из какой она семейки.

— Подумайте-ка сами, захочет ли она жить под другой крышей или тут остаться, вот и поймете, — сказала мисс Теннисон.

— А при нем чем она тут занималась? — спросила миссис Болт.

— Да ничем, сидела да ела, — сказала мисс Теннисон, — а сама все время притворялась, что ест как воробышек.

— Ей только и оставалось, что питаться. Раз не к чему руки приложить, — сказала миссис Пийз, приподнимая шаль невероятных размеров, которую она вязала в матовом отсвете цветущего дерева.

— Ну что вы, разве не знаете, сколько забот и хлопот в таком огромном доме. — Мисс Адель подняла голову. Почти незаметная насмешка, обычно звучавшая в ее голосе, снова зазвенела в этих словах.

— Ну, не то чтобы в доме был хаос. Впрочем, да! — сказала мисс Теннисон. — В каком состоянии они его бросили, когда уезжали, я и говорить не стану, в каком виде мы с Адель все тут нашли.

— Наверно, и кровать была не застлана? — попыталась угадать жена пастора.

— Что ж, может, он был с ней счастлив. Больше вы от меня ничего не слыхали и не услышите, — сказала мисс Теннисон.

Дикие флоксы, голубые, как озеро, окружали мисс Адель Кортленд, и она сказала:

— О да, он в ней души не чаял.

— Не чаял. Вот именно. Вы точно сказали, — подтвердила мисс Теннисон.

Лоурел продолжала выпалывать сорняки. Протягивая руку к каждому стебельку, она словно слышала голос матери, называвший сорняк по имени: «Крапива», «Это просто бурьян», «Ну-ка вон отсюда, гадкий вьюнок!».

— Если уж и не чаял души, то никак не за игру в бридж. Ей больше по силам в подкидного дурачка играть, — сурово сказала старая миссис Пийз.

— Да он ее просто обожал, все мужчины такие. Мне бы только хотелось, Лоурел, задать твоему дорогому папочке один-единственный вопрос, если бы он сюда вернулся хоть на минутку, — сказала мисс Теннисон. Она с трудом наклонилась вперед и прошипела: — Куда девался его здравый смысл?

— Не так уж он был стар, — подхватила миссис Пийз. — Я ведь старше его. Правда, ненамного.

— Мужчина может сочувствовать такому ребенку, как Фэй, и все же не заходить так далеко, — сказала мисс Теннисон. Она окликнула Лоурел: — Лоурел, ты знаешь, когда он привез ее в ваш дом, она понятия не имела, как отделить желток от белка.

— И он тоже, — сказала мисс Адель.

— «Сковородки» — она так всю кухонную посуду называла, все вещи, которые остались на кухне после твоей матери, Лоурел. Сама знаешь, такие слухи разносятся по городу в мгновение ока. До чего дошло, даже говорить неприятно, — сказала мисс Теннисон, — но по воскресеньям, когда Миссури нельзя было затащить в дом никакими силами, они прямо из церкви отправлялись обедать в отель, в тамошний ресторан.

Пересмешник на верхушке дерева распушил перышки, и песенка его полилась водопадом.

— Ох, до чего же грустно было на них смотреть, — сказала старая миссис Пийз, согнувшись над своим вязаньем, как краб.

— Мы с майором проходим тут мимо, когда возвращаемся из церкви домой. И вот каждое божье воскресенье мы видели их за грязным оконным стеклом, — сказала мисс Теннисон. — Сидят воркуют, а стол-то без скатерти.

— Как хорошо, что вы мне напомнили про воскресенье, — сказала миссис Болт. — Осталось всего два дня, а мой муж еще не прочел мне свою проповедь. — Она распрощалась и ушла.

— Ишь всполошилась! А между прочим, ее муженек и надгробное слово не мог сказать, чтобы было достойно Клинта, — сказала мисс Теннисон, откидываясь на спинку старого шезлонга. — Тогда я как-то не заметила, только потом до меня дошло.

— Да все в этот день было не на высоте, если уж говорить начистоту, — сказала старая миссис Пийз.

— Ничего, можете говорить. Я знаю, вы в претензии к майору, — сказала мисс Теннисон. — Я и сама никогда не пойму, как он мог настолько забыться, чтобы созвать всех этих Чизомов. Он сказал, что они просто добрые старые англосаксы. А я сказала…