Дочь огня - [21]

Через неделю, когда наши раны зажили и сами мы окрепли, потому что кормили нас хорошо, давали жирную, сытную пищу, нас отправили в далекую Бухару. Мы, женщины, уселись на вещах, нагруженных на арбы, мужчины шли пешком, а всех нас окружили слуги бая верхом на лошадях. Только в день отъезда увиделись мы с Ибрагимом. Со слезами он упрекал меня: зачем я сделала такую глупость — сама себя погубила! Я объяснила, почему я на это решилась, и сказала, что бай обещал поженить нас. Ибрагим недоверчиво покачал головой.

С мучениями мы десять дней добирались до Бухары. Но бай не пустил нас в город. Он погнал нас в свой сад за воротами Каракуля. Там мы три дня отдыхали. Потом на всех, кроме меня и Ибрагима, надели чистую одежду, прихорошили немного и куда-то погнали. После мы узнали, что по распоряжению бая их повели продавать.

И все же надо правду сказать: бай, да воздаст ему бог добром за это, сдержал свое обещание и через месяц выдал меня за Ибрагима. Мы за это обещали служить ему, не жалея сил, до конца жизни.

Спрашиваешь, когда это было? В тот год в Бухаре вступил на трон Батырхан, дед теперешнего эмира Абдулахада.

Ибрагим и я стали работать помощниками садовника в байском саду. Садовник был хороший старик. Он жалел нас, не обременял работой, учил своему искусству. Мы и раньше немножко знали это дело, понимали садовника с полуслова, быстро выполняли всякое приказание, и он всегда хвалил нас баю.

Через год я забеременела. Мы с Ибрагимом и радовались будущему ребенку, и тревожились за него. Каждому человеку хочется ребенка, каждому дорого свое дитя. Но ведь мы были бесправными рабами, и нашему ребенку суждена такая же доля. Поэтому я, продолжая выполнять тяжелые работы, влезала на деревья, прыгала с высоты — и добилась своего: началось кровотечение, и я выкинула. И еще несколько раз я снова беременела, и каждый раз все кончалось выкидышем — даже в четыре, в шесть месяцев. А после у меня уже не было детей, мне исполнился двадцать один год, и я очень тосковала по ребенку. Я была здорова, как говорится, кровь с молоком, все завидовали моей силе.

Старый садовник умер, и бай назначил главным садовником Ибрагима. Летом я тоже работала в саду, а зимой большей частью прислуживала в байском доме. Ни от какой работы я не отказывалась. Трепала очищенный хлопок для одеял и подушек, подметала весь дом, начиная с бала-ханы и кончая подвалами. Развешивала на солнце ковры, курпачи, одеяла, выбивала из них пыль, обметала, чистила и вновь раскладывала в комнатах. А когда устраивался той по какому-нибудь поводу (в те времена любили попраздновать), тут уж мне совсем не было покоя. Но редко-редко я удостаивалась похвалы за усердие, иногда мне дарили что-нибудь, но чаще слышала ругань, даже побои получала…

Я узнала, что вскоре после моего отъезда в Бухару мои родители, то ли от тоски по мне, то ли от голода, заболели и умерли в одночасье. Аксакал похоронил их по обязанности, а домик наш отошел в казну. Во всем мире у меня остался один Ибрагим! Горькие мысли порой так одолевали нас, что мы лишались сна. Видно, бог нас наказал, так наказал, что вот даже ребенка у нас не будет. Если б у меня был ребенок, все же какая-то надежда была бы, и мечта какая-то, и радость сердцу. Да и по возрасту нашему уже следовало иметь ребенка. Мои госпожи и пожилые женщины в доме бая и даже сам бай спрашивали, почему у меня нет ребенка, неужели я так и жизнь проживу, не родив на свет дитя? Все мне советовали: рано утром обойти вокруг хауза Лесак, оттуда пройти к подножию Токи Тельпака и помолиться у ходжи Мухаммеда Паррона.

Как-то раз младшая жена бая, у которой тоже не было детей, сказала мне, что на следующее утро мы с ней совершим паломничество к ходже Мухаммеду Паррону у хауза Лесак. Я согласилась и осталась у нее ночевать.

Утром рано мы встали и начали собираться. Она сказала, что надо надеть паранджу, но снять штаны. Я удивилась, но сделала, как она сказала.

Было еще совсем темно, улицы были пустынны. Замирая от страха и предчувствия чего-то необычного, мы шли на берег хауза Лесак. Ты там не была еще? Это большой хауз, вокруг него дома ходжи и ишанов, а на берегу лежит большой камень, к нему приходят косноязычные дети, заики, немые и лижут этот камень… Потому и название такое: Лесак — значит облизанный. Там бывают празднества, я как-нибудь поведу тебя, это не очень далеко: как выйдешь из Токи Тиргарон, так совсем рукой подать…

Ну так вот, прошли мы через Токи Тиргарон, миновали безлюдные переулки, дошли до хауза Лесак. Воды в хаузе было много, даже в темноте видно было, как этот кровавый хауз бурлил и колыхался… почему кровавый — ты спрашиваешь? Да, говорят, раз в год этот хауз испускает громкий вопль, зовет кого-то, и тот, чье имя названо, где бы он ни был, хоть рядом, хоть совсем в другом конце города, обязательно, услышав этот зов, мчится к хаузу и бросается в его воды. Через два-три дня водоносы находят распухшее тело и приносят родным… Я вспомнила об этом, когда стояла на берегу хауза Лесак вместе с младшей женой бая, — и вся задрожала. Но я ведь пришла сюда с желанием вымолить себе ребенка, поэтому я сдержалась и, помянув бога и пророка, пошла за госпожой вокруг хауза. А госпожа, хоть была и моложе меня, совсем не боялась, смело шагала впереди, громко болтала и смеялась.