Дочь маркиза - [3]

Никогда еще торжественная речь, какой бы она ни была красноречивой, не вызывала таких бурных изъявлений радости, и никогда еще вождь племени, будь он даже пророком, не получал в награду таких громких рукоплесканий, как лжесержант.

Сначала волонтерам не верилось во все это, но вот, поравнявшись с ними, крестьянский мальчик остановился и спросил:

— Это, часом, не вы просили, чтобы вам навстречу послали осла с провизией и чтобы в трактире накрыли стол на двадцать человек?

— Вот болван! — воскликнул Леон Мильсан. — Все испортил!

Затем обернулся к волонтерам:

— Друзья мои, вы оказали мне честь, избрав меня своим командиром, а командиру положено заботиться о том, чтобы солдаты были сыты.

— Ведь это вы, верно? — повторил мальчик.

— А кто же еще, дурень!

— Но, мой сержант, — сказал один из солдат, посовещавшись с товарищами, — у некоторых из нас совсем нет денег, ведь мы-то думали, что правительство избавит нас от дорожных расходов; уж лучше мы скажем вам об этом сразу, чтобы вы не обходились с нами как со знатными господами, когда мы сплошь бедняки.

— Пусть это вас не тревожит, дорогие мои друзья, — сказал Жак (по мере того как приближался момент, когда он должен был снова увидеть Еву, к нему возвращалась веселость), — раз я взял на себя заботу о пропитании отряда, значит, мне и платить за еду. Когда мы прибудем к месту назначения, вы получите жалованье и мы сочтемся. А пока прошу за стол!

Столом была прелестная зеленая лужайка, где все разлеглись, чтобы позавтракать на манер древних римлян.

Хозяин трактира послал только то, что нашлось под рукой, поэтому еды было не слишком много, но вполне достаточно.

Завтрак был неожиданным и поэтому особенно веселым; каждый почерпнул в нем силы, чтобы продолжать путь. Волонтер, который утром вывихнул ногу и хромал, сел на осла — словом, все шло чудесно.

Только мальчик чувствовал себя обиженным: он считал, что право ехать на осле принадлежит ему, но рюмка вина и ассигнат в десять су вернули ему доброе расположение духа.

К четырем часам пополудни волонтеры добрались до трактира «Луна», где их уже ждал накрытый стол. По совету Жака Мере его поставили в конце маленького сада; вся равнина Вальми была видна оттуда как на ладони.

Жак Мере и его волонтеры расположились точно на том месте, где в день битвы стояли прусский король, герцог Брауншвейгский и штаб.

На равнине раскинулись поля.

Тут и там виднелись холмики: они обозначали места братских могил, в которых хоронили прусских солдат.

На этих холмиках жито росло гуще, ибо почва там была плодородная, удобренная туком животного происхождения, и имя этому животному — человек; это единственное удобрение, которое может сравниться с птичьим пометом.

Скорбные вехи облегчали Жаку Мере объяснения.

Примерно в километре, в конце маленькой долины, имеющей отдаленное сходство с равниной Ватерлоо, холмики исчезали.

Пруссаки не подошли даже к подножию холма Вальми.

На этом холме стоял Келлерман со своими шестнадцатью тысячами солдат и артиллерийской батареей.

Позади него, на горе Ирон, Дюмурье развернул шеститысячное войско, чтобы заслонить соратника и помешать врагам окружить его.

Слева от холма Вальми находилась ветряная мельница; позади нее от снаряда загорелось несколько зарядных ящиков, что вызвало в рядах наших войск переполох, но все быстро успокоилось.

— А вы, — спросили волонтеры, — где были вы?

Лжесержант вздохнул и махнул рукой куда-то между Сент-Мену и Бро-Сент-Кюбьером.

— Значит, ты был с Дюмурье? — спросил один из волонтеров.

— Да, — ответил Жак Мере, — я из здешних мест и был его проводником в Аргоннском лесу.

Жак уронил голову на руки.

Не прошло и девяти месяцев после битвы при Вальми, этой чудесной зари Республики и свободы — и вот уже самое Республику раздирают противоречия и свобода снова под угрозой. Наконец, сам Жак Мере, он, который под аплодисменты Конвента, Парижа, всей Франции прибыл возвестить о двух великих победах, казавшихся спасением родины, должен теперь бежать, скрываясь от Конвента, уезжать из Парижа в обществе палача и его подручного, мчаться словно на казнь, на другой конец Франции, рядиться в чужое платье, проходить никем не узнанным изгнанником в мундире волонтера по тем же местам, где девять месяцев назад он шел с победой.

А Дюмурье…

Вот кто, наверно, по-настоящему несчастен.

Жертва революционного катаклизма, Жак Мере, быть может, в один прекрасный день возвратится во Францию с почетом и займет в ней достойное место. Но Дюмурье, предателю, матереубийце, никогда не вернуться.

При этих мыслях на глаза лжесержанта навернулись слезы.

— Ты плачешь, гражданин, — заметил один из волонтеров.

Жак слегка пожал плечами, широким жестом обвел поле битвы.

— Да, я плачу, — сказал он. — Я оплакиваю те дни, которые безвозвратно ушли в прошлое, так же как и дни юности!

II СЕМЕЙСТВО РИВЕРС

Когда обед закончился, было еще довольно рано, до темноты оставалось часа два, поэтому все решили не идти в Сент-Мену по тракту, а сделать крюк и совершить паломничество в Вальми.

Не имеет значения, что из-за этого они чуть позже придут в Сент-Мену: волонтеры плотно пообедали, отдохнули и единодушно восхищались сержантом, который мало того что удовлетворил их телесные потребности, но воспоминаниями своими удовлетворил еще и потребности духовные.