Дочь Голубых гор - [3]

Прямо перед ней раздался пронзительный крик; затем из облака дыма выплыло лицо с резкими, заостренными чертами, чем-то напоминающее лисью мордочку, с желтыми, точно обжигавшими ее, глазами. Дикий взгляд жреца Кернунноса обладал удивительной способностью как бы заслонять все окружающее.

Так вот он, Меняющий Обличье.

Как и всегда в присутствии главного жреца, Эпона ощущала тошнотворное отвращение, но она старалась его подавить. Ничто не должно мешать совершению обряда.

Кернуннос был облачен в одеяние, сшитое из шкур животных, прямо с их лапами, и пока он обходил девушку, эти лапы болтались в разные стороны. От его тела, как от тела животного, исходил резкий смрадный запах. На голове была замысловатая шапка, увенчанная ветвистыми оленьими рогами, символом Меняющего Обличье, редчайшего друида, ужаснейшего представителя тех жрецов, чьи колдовские способности передавались по наследству или же, как знак исключительной милости, даровались самими духами.

В одной руке Кернуннос держал рог, отпиленный отросток рогов могучего оленя, принесенного в жертву много поколений назад. Рог был хорошо отшлифован и остро заточен. А самый конец его – окрашен в цвет охры.

Кернуннос поднял рог на уровень глаз Эпоны и наставил его на нее.

– Твое время пришло, – протянул он нараспев. – Одна жизнь завершилась. Другая начинается. Так было и будет всегда. Готовься к явлению сильного и могущественного духа, Эпона, сильного и могущественного духа. Готовься к приношению крови, ибо кровь есть жизнь. Готовься к новой жизни, Эпона.

– Э-по-на, Э-по-на, – пропели женщины. Пританцовывая и кланяясь, они стали окружать жреца и девушку магическим кольцом. И все кружились, кружились.

– Эпона! – кричали они. – Дочь станет матерью, дочь станет матерью! Открой путь, открой путь! – Гутуитеры танцевали, все убыстряя темп; к их танцу присоединился и Кернуннос, но, поворачиваясь, он все время держал отточенный рог перед глазами Эпоны, как бы призывая ее следовать за ним. Она и следовала за ним, ибо ничего другого ей не оставалось. Ее ноги, казалось, двигались сами по себе, повторяя древний узор, который она словно бы знала плотью и кровью. И Кернуннос это понял. Его пылающие глаза улыбнулись ей из-за рога, сквозь густой дым. Он опустил руку, и острие рога коснулось ее груди, сперва слабо, а затем сильнее; показалась кровь. Продолжая танцевать и вращаться, Кернуннос вновь и вновь вонзал в нее рог, выбирая самые нежные части тела и следя своими дикими глазами, какое действие это на нее производит.

При желании он мог легко пронзить ее незащищенное тело острым рогом и убить, и тут она ничего не могла сделать. Кто смеет подвергать сомнению священный обряд? Кто знает, что могут повелеть духи? Эпона столкнулась лицом к лицу с самой Тайной; никто из тех, кто побывал в доме Кернунноса, никогда не говорил о совершаемых там обрядах. Это было строго запрещено.

Прижав плотно стиснутые кулачки к бедрам, она смотрела на жреца, и как ни напрягала она волю, ее смелость быстро таяла, словно струйка дыма от угасающего костра. Еще никто никогда не осмеливался причинять боль ей, старшей дочери вождя. Поэтому она не была подготовлена к боли, жгучей пронизывающей боли. И все же находила в себе силы не пятиться перед наносящим ей удар за ударом рогом.

Группа танцующих, с Кернунносом и девушкой в центре, постепенно приближалась к костру, горевшему в углублении пола посреди дома. Самая молодая и красивая из гутуитер, Тена, Призывающая Огонь, сняла глиняный кувшин с каменного очага и, шепча заклинания, высыпала его содержимое на пылающее пламя. Над угольями поднялся зеленоватый дымок, наполняя дом запахом, похожим на запах переспелых фруктов.

Дымок ласково овевал Эпону, проникая в нее, и вызывал во всем ее существе экстаз, чувство сильного опьянения. Отныне все потеряло для нее всякое значение. Куда-то исчезло одеяние, а с ним и драгоценная брошь ее матери… ну и что? Кернуннос кружился, бормоча свои заклинания, и все колол ее рогом… ну и что? Ничто не имело больше значения. Она уже забыла, что сначала испытывала страх, совершенно забыла. Впервые отяжелели ее юные груди, впервые в низу живота она почувствовала сильный жар. Нет, не жар, болезненно жгучее томление.

Она кружилась и кружилась, вертя головой, словно голодное дитя, ищущее сосок матери, но болезненное томление не проходило. Она всецело предалась власти этого чувства. Удивительного, мягко одурманивающего чувства, которое, казалось, обладало и цветом, и запахом; в нем даже слышался звон колокольчиков – или это звенели маленькие бронзовые колокольчики на ногах танцующих женщин? И это не имело значения. Как восхитительно чувствовать обволакивающую тебя, еще не изведанную ласку, ощущать во всем своем теле беспричинное счастье. Она улыбнулась. Тихо, как бы про себя, рассмеялась. Страха по-прежнему не было.

Жаркий дымный воздух ласкал ее обнаженную кожу; молнии боли, которые пронизывали ее при каждом поцелуе рога, ничего теперь не значили, да и сама боль словно бы перестала быть болью. Пот катился градом, духота стояла такая, что, забыв о том, что на ней ничего нет, она порывалась снять с себя все одежды, снять, если можно, и саму кожу, освободиться от того, что давило и давило на нее.