Дочь алхимика - [50]

Лежа по вечерам в постели, он иногда потешался над характером своих занятий. Обе свои работы он воспринимал с юмором, и со временем пришел к выводу, что Париж ему нравится так же, как и Вена, даже больше. Он был готов провести подобным образом еще пару месяцев, а может, даже год. Жил он беспечно, не думая о завтрашнем дне, подружился с чудаковатым Пиоббом, но держался в стороне от актеров в театре, так как немало было таких, кто с недоверием посматривал на него, недоучку. Его странное влияние было всеобщей загадкой, но никому и в голову не приходило, что это может быть связано с его хорошо скрываемой двуполостью.

Сегодня вечером Джиллиан в шестьдесят первый раз выйдет на сцену театра Гран-Гиньоль. Шум в зрительном зале был особенно громким: на сцене какой-то сумасшедший ученый проводил эксперименты на живых девственницах, что давало достаточно возможностей для демонстрации крови, обнаженного мяса и плохого вкуса. Публика аплодировала и кричала по ходу мрачного спектакля. Те, кто понимал сарказм автора, здорово веселились, те же, кто воспринимал ужас легко одетых актрис за чистую монету, вскрикивали от возмущения и сочувствия. Джиллиан уже давно понял, что именно это и составляло тайный рецепт Гран-Гиньоль: главное — настроить зрителей против негодяев на сцене, но также и друг против друга, и самая большая устная реклама тебе обеспечена! Так с каждой новой пьесой приумножался успех театра, не проходило и дня, чтобы его по тому или иному поводу не упомянули в прессе.

Размышления Джиллиана были прерваны, когда сзади к нему подошел Мори. До выхода оставалось три минуты, и то, что постановщик тревожит его в такой момент, было довольно необычно.

— Там кто-то спрашивает тебя, — сказал Мори, кивком: указывая на зал. — Старые знакомые, как они сказали.

— Они? — переспросил Джиллиан, внезапно почувствовав колики в желудке.

— Довольно странные типы. Близнецы, как мне кажется. Будь добр, спроси их, не захотят ли они вначале поговорить со мной — у любого, кто только взглянет на них, мороз пробежит по коже.

И с этими словами Мори звонко хлопнул озадаченного Джиллиана по заду — знак, что ему пора выходить на сцену. Сбитый с толку и угнетенный бесчисленными опасениями, он вышел на сцену, держа деревянный топор палача в одной руке и отрезанную восковую руку в другой.

Во время представления он прилагал все усилия к тому, чтобы одновременно держать в поле зрения как игру сумасшедшего ученого, так и публику. В то время как Джиллиан — теперь уже не просто молчаливый слуга — следовал указаниям безумца, собирая части трупов и складывая из них новых тварей, он то и дело посматривал краем глаза в зрительный зал.

Стены вытянувшегося в длину зала были обиты темной тканью, его задние ряды было практически невозможно разглядеть в темноте. Посреди строгой обивки на потолке висели два огромных деревянных ангела, раскрашенных золотом и с блаженной улыбкой на устах; наверное, ничто не могло бы быть большей противоположностью происходящему на сцене. Но Мори любил «что-то кисло-сладкое в этом зрелище», как он сам говорил. В самом деле, уже возникали как протесты церкви против этого украшения на потолке, так и дискуссии в парижской ежедневной прессе, вызывавшие сенсации у публики. В том, что касалось прессы, у руководителя театра было редкое чутье.

Джиллиан заметил близнецов в одном из передних рядов. Камень — или Нога — кивнул ему с дружеской улыбкой. И тогда наконец-то Джиллиан осознал, что его игра в прятки закончилась. Не было никакого спасения от гнева Лисандра, и кто, как не он, должен был знать это.

Он решил прервать свое выступление и вновь бежать от лакеев Лисандра, но затем все же передумал. Было бы ошибкой привлекать к себе лишнее внимание, кроме того, Нога и Камень пока сидели мирно в своих креслах, наблюдая за его игрой, и, казалось, как бы противоестественно это ни было, получали от этого большое удовольствие.

Наконец, через пять или шесть минут, он мог уходить. Не успев зайти за кулисы, он тут же стащил со головы парик, стремглав промчался мимо ошарашенного Мори и распахнул заднюю дверь.

На улице, в свете одинокого газового фонаря, стояли Нога и Камень — руки в карманах, на губах деланная улыбка радости. Проворности им было не занимать! На влажной мостовой заднего двора их тени вытянулись, как острия ножей, и какое-то мгновение Джиллиан был слишком ошеломлен, чтобы даже пошевелиться. Двумя секундами позже он уже захлопнул изнутри входную дверь, напрасно пытаясь найти какую-нибудь защелку, и, проклиная все на свете, бросился назад в суматоху гардероба и гримерной комнаты. Услышав, как позади него распахнулась дверь, он свернул на углу в проход, который приведет его обратно за сцену.

Две «мертвые» девственницы, истекая «кровью» и хихикая, шли ему навстречу, окончив свое выступление, и удивленно остановились, когда он, не обратив на них внимания, пронесся мимо. Каково же было их удивление, когда они увидели двух похожих на покойников близнецов!

Джиллиан заскочил в дверь, ведущую в комнату за кулисами, и оглянулся, ища Мори. Постановщика нигде не было видно, только двое рабочих сцены стояли, прислонившись к обратной стороне декораций, и покуривая, расслабленно слушали ту кровавую баню, которая как раз сейчас достигла на сцене своей кульминации.