Добрый мэр - [80]

~~~

С Тибо все было совсем не так. Он передвигался с места на место — из дома на работу, из спальни в ванную — как движутся фигуры апостолов в часах на соборе. У него был ежедневный маршрут, работа, обязанности — но он не понимал, зачем все это нужно. Он просто плыл по течению, без руля и без ветрил.

Его сознание онемело, застыло в беззвучном крике. В четыре часа утра он мог вдруг обнаружить, что стоит на лестнице, не в силах понять, то ли слишком рано проснулся, то ли еще не дошел до кровати. Он перестал есть. Какой в этом смысл? Любая еда была на вкус, как старый башмак, и не доставляла ни малейшего удовольствия. К тому же каждый раз, начиная есть, он вспоминал о другой еде — о той, которую давным-давно готовила для него Агата.

Ближе к середине зимы Тибо стал все чаще бродить по городу. Каждый день (а иногда и дважды в день) он ходил к маяку и стоял у его подножия, под кинжально-острым лучом, насквозь продуваемый ветром. Поскольку зимние дни коротки, а работы у мэра много, чаще всего он оказывался у маяка в темноте, когда невидимое море ревело и билось о груды камней внизу, и злобно тянулось к нему когтями брызг, желтыми в скользящем свете прожектора. Иногда, впрочем, ноги приводили его сюда и днем, и тогда он старался дышать в такт доносившимся с вершины башни звукам движения огромных линз или подладить стук сердца под ритм накатывающихся на берег волн. Все, абсолютно все напоминало ему об Агате. Весь мир был ее метафорой. Прожектор маяка, внезапно погасший или переместившийся на несколько метров, чтобы обречь несчастных мореходов на гибель. Полярная звезда, сдвинувшаяся со своего места. Все, что было правдой, оказалось ложью, все, что было прочным, оказалось призрачным. Часами стоя у маяка, Тибо терзал и мучил себя. Разбитое сердце снова и снова прогоняло по венам злобу и обиду. «Как она могла так со мной поступить, если сама сказала, что любит меня? Она меня любит, она повторила это, я ей не безразличен. Как же тогда она могла причинить мне такую боль? Значит, она солгала. Она лгунья и шлюха. Но разве я мог влюбиться в лгунью и шлюху? Получается, я круглый дурак? Чего я стою, если не могу отличить лгунью и шлюху от добропорядочной женщины? Тогда, вполне вероятно, я напринимал на работу в бухгалтерский отдел воров и мошенников. Если Агата лгунья и шлюха, тогда ни в чем нет смысла, ни в чем нельзя быть уверенным. Значит, это не так. Агата — хорошая женщина. Но как она могла так со мной поступить?» И снова и снова, опять и опять, одни и те же мысли в такт злым волнам, искушающе шумящим внизу. Тибо отступил от края, медленно отошел назад, пока спина не уперлась в прочную стену башни, и подождал, пока успокоится сердцебиение.

— Нет, — сказал он. — Нет, этого не будет. Я, Тибо Крович, мэр Дота, не дам себе сойти с ума. Я не сойду с ума. Я не сойду с ума.

Снова и снова повторял он эти слова, громче и громче, пока они не покатились по волнам и чайки не начали в испуге взлетать и с криками метаться над его головой; тогда он пригладил растрепанные мокрые волосы, запахнул полы набухшего от влаги пальто и побрел, спотыкаясь, по галечной отмели в порт и потом домой. «Я не сойду с ума», — повторял он свое заклинание. Оно помогло ему против женщин в порту — когда он проходил мимо, они отступали в тень дверных проемов. Эти женщины привыкли иметь дело с калеками, но избегают сумасшедших. Безумец порой слышит глас Господа, а у того, похоже, нет добрых слов для шлюх; а иногда безумец носит с собой острый нож, чтобы получше исполнить Божью волю. Они прислушивались к его бормотанию и, глядя ему вслед, спрашивали себя, не были ли сейчас на волосок от смерти. «Я не сойду с ума? Я не сойду с ума? Еще одна такая зима — и, очень может быть, сойду».

Ежедневные прогулки к маяку научили Тибо любить чаек. Чтобы не сойти с ума, он принял решение быть как они. Главное, решил он, не поддаваться панике и чувствовать себя как дома в той ситуации, в которую попал, — как чайка. Если бы какой-нибудь рыбак оказался в полном одиночестве посреди моря без руля и без ветрил, он стал бы страдать и, возможно, умер бы, но чайке одинаково хорошо что на суше, что на море, она чувствует себя как дома и над одним участком моря, и над другим. Если у тебя нет дома, не все ли равно, где ты ночуешь? Пусть бушуют черные волны. Плыви. Выживай. Будь чайкой.

На работе он не решался выглядывать в окно, опасаясь, что увидит фонтан и место, где она сидела в тот день. А она была всего лишь по ту сторону стены — работала, источала прекрасный аромат и была сама собой, была Агатой. Каждое рабочее утро он начинал, стоя у двери и прислушиваясь к шагам на лестнице. Когда Агата приходила и сбрасывала галоши, он кидался на пол и смотрел в щель в надежде увидеть ее милые пухлые пальчики, вползающие в туфли. Несколько секунд ползанья на карачках (не самая величественная поза) — и бедный, добрый, безумный Тибо Крович вздыхал, поднимался на ноги, отряхивал ворсинки, приставшие к костюму, садился за стол и, обхватив голову руками, прислушивался к тому, как стучат по кафельному полу каблучки Агаты Стопак, как она открывает и закрывает картотечный шкафчик, варит кофе или просто тихо сидит там, по другую сторону двери, благоухающая и прекрасная. И он вздыхал, и тихо стонал, и плакал.