Добрый мэр - [68]

И Тибо, сидя у себя дома и слушая, как осенний ветер тихо звонит в колокольчик у калитки, и Агата, лежа в холодной постели и представляя, что это не ее руки трогают ее тело, — оба говорили: «Это должно случиться. Скоро».

Но никто из них, ни добрый мэр Крович, ни госпожа Агата Стопак, никогда не говорили: «Сегодня я это скажу!» Ни разу за два месяца с лишним. Ни в конце сентября, ни в октябре, ни в ноябре, когда стены в универмаге Брауна украсили гирляндами и заводные птицы запели на его почти уже легендарной рождественской ели, ни в декабре, когда Агата начала терять терпение.

По правде сказать, госпожа Агата Стопак была раздосадована и даже немного злилась. Возможно, причиной этого отчасти было время года. Было холодно, а Агата терпеть не могла мерзнуть. И еще она терпеть не могла топать на работу в галошах, а не в своих любимых туфельках, которые так удачно подчеркивали форму ноги. К тому же декабрь — конец года. Это огорчало ее. Это означало, что начнется еще один год со Стопаком, еще один год в пустой постели (если не считать Ахилла), еще один год без ребенка и без любви.

И вот однажды утром, пока Агата шла на работу в холодных резиновых галошах, она разожгла в себе настоящую ярость. Еще только проснувшись, она заметила, что где-то рядом с сердцем тлеет маленький злой уголек. В трамвае она неустанно его раздувала, а сойдя на Замковой улице, подложила в огонь несколько тонких «Да что с ним такое?» и хорошенько высушенных «Или дело во мне?», а сверху полила эту охапку горючим «Он что, не видит?» К тому моменту, как она села за стол, пламя полыхало вовсю.

Сев за стол, Агата стряхнула галоши. Они отлетели в сторону и косолапо застыли у стены, словно бы некую невидимую школьницу поставили в угол за провинность. Когда пришел Тибо и весело, как всегда, с ней поздоровался, она в ответ промолчала. Тибо успел дойти почти до двери своего кабинета, прежде чем понял это. Тогда он остановился на пороге, оглянулся и спросил:

— С вами все в порядке?

— Все отлично, — холодно ответила она.

Тибо подошел к ее столу.

— Точно?

— Несомненно. Что могло со мной случиться? Все отлично.

— Хорошо, — сказал Тибо, ушел в свой кабинет и сел за стол.

Агата пришла через несколько минут. Она бросила на стол перед Тибо пачку писем и протянула ему фарфоровую миску.

— Пирог с рыбой.

Тибо взял миску и улыбнулся.

— Спасибо, Агата. Вы меня балуете.

— Несомненно. Мы пойдем сегодня обедать?

— Конечно.

— Конечно? Почему «конечно»? Вы меня еще не приглашали! — И Агата решительно вышла из кабинета.

Тибо вздохнул, встал и пошел за ней.

Она уже сидела за столом и резкими движениями раскладывала бумаги по стопкам.

— Простите меня, — сказал Тибо. — Вы совершенно правы. Я не должен был считать ваше согласие чем-то само собой разумеющимся.

— Хм! — сказала на это Агата.

— Агата, если у вас нет других планов, я был бы счастлив составить вам компанию за обедом.

— Да. Хорошо. Было бы славно.

— Агата, я сделал что-то не так?

Агате чуть не пришлось в буквальном смысле слова прикусить язык. Ей хотелось вскочить со стула, схватить его за лацканы пиджака и закричать: «Тибо, ты НИЧЕГО не сделал. Целых три месяца сплошных обедов — и ты не сделал ровным счетом ничего. Я что, невидимка? Ты меня не видишь?» Однако вместо этого она сказала:

— Нет, Тибо. Вы ничего не сделали.

— Точно?

— Да.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Мне нужно сходить на заседание библиотечного комитета. Оно займет все утро.

— Да.

Больше она ничего не сказала и даже не посмотрела на него, а только положила в пишущую машинку новую стопку бумаги с эмблемой Городского Совета.

— Хорошо. Тогда до встречи в час.

~~~

На заседании библиотечного комитета Тибо лишь краем уха прислушивался к дискуссии членов Совета о том, сколько книг следует заменить в этом году, что делать со старыми и какие купить новые, и следует ли штрафовать школьников, если они слишком долго задерживаются с возвратом. Он с беспокойством думал об Агате и вспоминал свою вчерашнюю находку. Вчера вечером он обнаружил в одном журнале фотографию двух фарфоровых кошечек, разрисованных пышными розами и с глазами из зеленого мрамора. Сейчас они, вырванные из журнала со всей возможной аккуратностью и готовые попасть в Агатину записную книжку, лежали у него в бумажнике. Они ему помогут, решил Тибо. Что бы там ни случилось, он все исправит. Все снова будет хорошо.

Едва заседание, наконец, закончилось, он поспешил к себе. Агата уже ушла. Тогда он сбежал по лестнице, на ходу натягивая плащ, но не нагнал ее ни на площади, ни в толпе на мосту, и только пробежав половину Замковой улицы, увидел, как она заходит в «Золотого ангела».

Когда Тибо вошел в кофейню, Агата уже сидела у окна. Она заметила, как заулыбалась ему Мама Чезаре — заулыбалась и жестом указала на столик, за которым сидела, подперев голову рукой, Агата.

Агата вдруг поняла, что ее раздражает, что все замечают Тибо, приветствуют его и расцветают, когда он заговаривает с ними. А он воспринимает это как что-то само собой разумеющееся. Он не понимает, какой он замечательный. Он не замечает, что она считает его замечательным. Не замечает, что она его любит.