Добрый мэр - [60]

Но если бы, скажем, кот Ахилл сидел у плиты на кухне в доме на Александровской улице, он услышал бы каждое слово. Ахилл и в самом деле сидел там; он как раз закончил чесать лапкой за ухом и планировал посвятить следующие несколько минут вылизыванию интимных частей своего тела — но тут его испугал и заставил залезть под диван грохот брошенной в раковину сковороды, той самой новой Агатиной сковороды.

— Хлеб еще есть? — спросил Стопак.

— Только этот, — ответил Гектор, вытер толстым куском хлеба жир от бекона со своей тарелки и тут же отправил его в рот.

— А яйца?

— Ты съел всю коробку. Неудивительно, что ты толстый, как бочка.

— Мне нужны силы.

— Я думаю! Эта Агата, небось, многого от тебя требует, а? А? Так?

Стопак изобразил оскорбленную скромность.

— Она просто тигрица какая-то. Никак не могу от нее отбиться. Ей все время хочется. Нон-стоп. Ни минуты покоя.

— А пиво еще есть? — спросил Гектор.

— В угловом шкафу.

Гектор встал, чтобы проверить.

— У тебя осталась всего пара бутылок. Но скоро откроются «Короны». Поскольку ты мой друг, я позволю тебе угостить меня чем-нибудь покрепче.

Они некоторое время посидели в тишине. Стопак уписывал разогретую жареную картошку, Гектор курил, пуская в потолок колечки дыма.

— Значит, эта Агата, она… А?

— Да уж, эта Агата… Такая женщина, ух! Можешь мне поверить.

— Не сомневаюсь. Ты счастливчик, кузен.

Стопак не смог ответить сразу, потому что сражался с огромным куском бекона. Наконец он проговорил:

— Послушай, Гектор, это все не так здорово, как тебе кажется. Я тебе говорю: быть таким видным мужчиной, как я, — проклятие. Сущее проклятие! Она настоящая самка.

— Это, должно быть, ужасно.

— Ужасно, да.

— Бьюсь об заклад, тебе есть что порассказать!

— Ты и половине не поверишь.

— Да, жаль, что матрасы не умеют разговаривать.

Стопак что-то промычал с набитым ртом, но ничего не ответил. Даже когда Гектор поощрительно замолчал, растягивая паузу, которая так и взывала к Стопаку о том, чтобы он заполнил ее рассказом о голой ненасытной Агате, — даже тогда он не произнес ни слова.

Через некоторое время Стопак отхлебнул из бутылки и спросил:

— Что ты делаешь?

— Тебя рисую.

— Что ж, я тебя понимаю.

— Ты — замечательная натура. У меня целые блокноты изрисованы твоими набросками.

— Вообще-то я плачу тебе, чтобы ты клеил обои и красил стены, а не писал портреты. Я думал, ты давно забросил эту свою мазню.

— Не могу. Это у меня в крови. Сиди спокойно.

Стопак слегка повернулся к окну.

— Так лучше? Кстати, продал ты хоть один свой рисунок?

— Рано или поздно это случится.

— Ты бы лучше сосредоточился на покраске водосточных труб и оконных рам. Так хоть на хлеб заработаешь.

— Нельзя же заниматься этим всю жизнь. Кажется, пора?

Стопак взглянул на часы.

— Да, они открылись. Пошли, угостишь меня стаканчиком.

— Подожди, сначала посуду помою.

— Брось. Этим Агата займется, когда придет.

— А где она, кстати?

— В церкви. Снова в церкви. Она оттуда не вылезает.

— Наверняка молит святую Вальпурнию даровать ей целомудрие.

— Поздно, дружище, поздно. Я же говорю, эта моя жена — словно течная сука. Ни минуты покоя. Продыху не дает. Я тебе вот что скажу: нарисуй-ка ты ее! Нарисуй Агату. Напиши большое такое ню, повесим его над камином.

Гектор закрыл блокнот и втиснул его в карман куртки рядом с коричневым томиком Омара Хайяма.

— Не могу, — сказал он. — Написать Агату? Обнаженной? Так нельзя. Я даже подумать о таком не могу.

Дверь за ними закрылась, Ахилл вернулся к плите и принялся вылизывать свои гениталии.

В тот момент, когда он приступил к этому занятию, оркестр пожарной бригады как раз собрался устроить антракт. Щеки надуты, как спелые яблоки, пот течет из-под начищенных касок; оркестранты во весь опор несутся по последним тактам чего-то чрезвычайно бравурного, предвкушая встречу с ящиком пива, что лежит в сторожке, в цинковой ванночке рядом с газонокосилкой. Все смотрим на дирижера! Ритм держим, ритм — это к вам относится, господин глокеншпиль! Все вместе заходим на финальный аккорд, иииии… Аплодисменты!

— Боюсь, осталось вытерпеть еще столько же, — обреченно проговорил Емко Гильом.

— Не могу понять, зачем вы сюда пришли, если все это вам так не нравится? — поинтересовалась Агата.

— Возможно, не столько ради музыки, сколько ради компании. Вам не кажется, госпожа Стопак, что зачастую именно ради этого мы ходим по разным мероприятиям?

В более тихой обстановке, а не в окружении шумной толпы, тихое «гм!», произнесенное Агатой, могло бы быть услышано, но сейчас никто его не услышал; а поскольку она сидела на первом ряду, и все присутствующие смотрели более или менее вперед, то никто, кроме Тибо, не заметил, что она отпустила его ладонь и скрестила руки на груди, слегка надув губы. Но даже об этом было забыто, когда Гильом снял свою шляпу, нацепил ее на трость и поднял в воздух наподобие флага.

— Боже мой, что вы делаете? — изумилась Агата.

— Да, — сказал Тибо, — что это вы такое делаете?

— В моем лице вам предстоит обнаружить, — ответил Гильом, — неисчерпаемый источник удивления и развлечения.

И он улыбнулся такой обаятельной, располагающей, неотразимой, детской улыбкой, что Агата против воли улыбнулась в ответ.