Добрый мэр - [52]

— По правде сказать, это представляется такой нелепой тратой денег, когда все, что мне нужно, можно найти здесь. Я наслаждаюсь этим самым томиком Катулла уже… гм, уже довольно долгое время. Да и вообще, у меня есть какое-то предубеждение к покупке книг — кажется нечестным уносить их отсюда. Я часто задаюсь вопросом, что такого может купить владелец книжного магазина, что было бы хотя бы вполовину столь же драгоценно, как то, что они продают.

— Вино. Это вы про вино.

Гильом немного сместился вперед, изобразив что-то отдаленно напоминающее поклон — это было признание, что он имеет дело с достойным оппонентом, его способ сказать «неплохо!» Затем его потряс великанский зевок, угрожающий оторвать нижнюю челюсть, и, наконец, он проговорил:

— Так или иначе, вы еще не сказали мне — вы пришли сюда затем, чтобы вплотную заняться Дианой и беднягой Актеоном? Вы найдете их вон там, — он указал на высокий узкий стеллаж у окна. — Овидий, «Метаморфозы» — единственная достойная вещица, которую он написал… А с другой стороны, кто из нас смог бы зажечь свечу, которая горела бы две тысячи лет? Кого из нас вспомнят через пару недель после смерти?

— Вот, например, старик Кнутсон. Его помнят.

— Лично я — нет.

— Думаю, он не возражал бы. А вот госпожа Кнутсон его помнит, а прошло уже гораздо больше, чем две недели.

Гильом явно изнемогал в борьбе со сном — видно было, что его так и тянет скрыться в убежище из страниц «Ежедневного Дота».

— Извините, Крович, но это просто сентиментальная глупость, а не память, остающаяся в веках. Госпожу Кнутсон тоже вскоре унесет поток всесильного времени, и те из нас, кто ее помнят, вскоре отправятся следом. Несколько ударов сердца — и не останется никого, кто помнил бы даже то, что книготорговца Кнутсона кто-либо когда-либо помнил.

— Это как с любовью. Тоже очень личное чувство. Когда любишь, мавзолеи не нужны.

Гильом уставился на Тибо своими бледно-голубыми глазами, помолчал и наконец произнес:

— Боже мой. Бедный, бедный Крович. Это хуже, чем я думал, — после чего развернул свою газету, закрыл ей лицо и снова собрался отойти ко сну. Беседа, по всей видимости, была окончена.

Тибо встал и принялся рассматривать многочисленные издания Гомера: строгие тома в кожаных переплетах, книги с кричаще-вычурным ручным тиснением, книги в болтающихся бумажных обложках, книги, которые, возможно, покупали по размеру, и потом десятилетиями, не открывая, держали в угрюмо-респектабельных книжных шкафах. И все же он нашел, что искал: именно такую книгу, которую хотел подарить Агате. То была книга, которую любили, но не до безумия, читали, но не растрепали. Замшевая обложка цвета красного вина, цвета возлияния богам, — замечательно будет смотреться рядом с блюдом оливок в залитой солнцем комнате. Тибо поднес книгу к носу и вдохнул запах раскаленного пляжа, песка и розмарина. Она наполнила его руку тяжестью меча и решительной силой морского прилива. Это была та самая книга.

Тихо, чтобы не разбудить Гильома, Тибо направился к выходу, но тут же услышал сзади полушепот адвоката:

— Поцелуй меня тыщу раз, пожалуй; сто еще, снова тыщу и сто по новой; снова тыщу, сызнова сто, не меньше. А потом, как тыщ наберется много, мы со счета собьемся — что нам в числах? Да и злюка завистник вдруг нас сглазит, разузнав, сколько было поцелуев.[3]

— Это ваш приятель Катулл? — спросил Тибо.

— Он самый, — подтвердил Гильом. — Осторожнее, Крович. Поцелуи — опасная штука. А со счета можно не только сбиться, иногда по нему приходится платить. И порой это бывает ужасно тяжело.

Ответить на это было нечего, и Тибо ушел.

Вскоре, попрощавшись с громогласной госпожой Кнутсон — «Приходите еще, господин мэр! Мы всегда рады вас видеть!», — Тибо снова оказался на улице, только на этот раз с книгой в руках.

Госпожа Кнутсон была так мила, так радовалась его приходу — и все же, услышав за спиной прощальный звон колокольчика, Тибо, к своему удивлению, пробормотал про себя: «Она не знает, кладу я сахар в кофе или нет. Даже не догадывается!» Все еще слегка покачивая головой, добрый мэр Крович начал спускаться к Коммерческой площади.

Сначала он хотел купить обещанные себе костюмы в универмаге Брауна, однако потом, подумав немного, решил, что пойдет в магазин Купфера и Кеманежича. Может быть, там дороже и выбор меньше, но зато там никогда не бывает много покупателей и можно примерить костюм, не опасаясь, что из кафе вдруг нагрянет толпа статных дам, которые на полчаса застынут на месте и станут на него глазеть, лениво стряхивая с груди крошки кекса и бессловесно обсуждая увиденное — кивками, улыбками и заговорщическими причмокиваниями. У Купфера и Кеманежича обстановка была если и не совершенно приватная, то на паноптикум, во всяком случае, походила куда меньше. А это имело для Тибо большое значение.

Шагая по Коммерческой площади, он перекладывал книгу из руки в руку, чтобы дать просохнуть влажным пятнам, которые его ладони оставляли на оберточной бумаге. Страх перед покупкой одежды жил в его сердце с детства. Он смотрел, как мама выуживает из кошелька последние монетки, чтобы купить ему брюки, или слушал, как она весь вечер вздыхает, размышляя о завтрашнем походе в обувной магазин, и его охватывало невыносимое чувство вины. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, при мысли о том, чтобы заглянуть в магазин одежды, у него пересыхало во рту и становились влажными руки. Мэр Крович с радостью потратил бы последний грош на покупки для Агаты Стопак, только бы увидеть, как она улыбается; он никогда не проходил мимо вонючего аккордеониста на Ратушной площади, не бросив монетку в его засаленную шляпу, — но такое потворство человеческой слабости, как покупка новой рубашки, повергало его в ужас, а идея приобрести два (!) новых костюма уже начинала представляться каким-то вавилонским излишеством. Однако, как и все прочие события в его жизни (за исключением некоторых событий последних нескольких дней), поход к Купферу и Кеманежичу был заранее запланирован и продуман.