Добрые книжки - [87]

Книжка Чудесных Дел

Что ни говори, мой любезный друг и читатель, как ни пеняй на возрастную ворчливость и излишний мелодраматизм, а становится грустно всякий раз, как подумаю, насколько люди были беззаботны, безответственны и легки на ногу, перешагивая из двадцатого века в двадцать первый. Только снисходительная ирония способна удерживать взгляд на этих грудах ненужного хлама, которые люди утащили за собой в новую жизнь, на эти суетливые мысли и воззрения, которыми с утра до ночи нас угнетают из пабликов интернета и городской уличной рекламы. Как трудно терпеть всю ту дрянь, которая подключает нас к состоянию кататонического ступора и грозится до бесконечности увеличить человеческую жизнь на земле, все те мелочные обиды, псевдо-толерантные истерики и религиозные инсинуации, которые помогают оправдать любое убийство и насилие (да ещё и получают за свою предательскую болтовню материальное вознаграждение), весь этот хлам, который люди уволокли за собой, разбросали по ящикам шкафов и задокументировали в мозгах, да так плотно, что мозги скукожились и потребовали какого-нибудь решительного CtrL-ALt-DeL, а вот побрезговали и оставили в подвалах прошлого, на чердаках и мусорных баках, самые проникновенные и самые не фальшивые кусочки жизни. Все эти уютные радостные неловкости, заботливые суетливые хлопоты, потешные игрушки и нахальные праздничные открытки. И письма в почтовых конвертах — эти совсем позабытые в наши склочные дни, совсем никому не нужные тетрадные листочки, исписанные чернилами и тупыми карандашами, эти умозрительные послания людей, подчас и вовсе не знакомых между собой, но преисполненных чаяниями высказаться, найти утешительного ответного слова, обрести лекарство для душевных ран.

Нет нужды скрывать, что многие из нас испытывают эмоционально-волевой дефект, соприкасаясь с возможностью прочитать отпечатанные отзвуки своих и чужих мыслей, испытывают трепетное, даже мистическое отношение к рукописанию, полагая, что всякое слово, которое человек смог измыслить и записать, обладает свойствами сверхъестественного значения: слово может убить того, кто прочитает рукописание с неосторожной непочтительностью, а может и исцелить, если останешься при прочтении в области благочестивых пожеланий. Многие помнят, что Ева родила Каина не просто скверно-болезненным младенцем, а напыщенным уродцем, имеющем на челе двенадцать змеиных глав, которые и терзали Еву, когда та кормила Каина грудью. Тогда к Адаму заявился некий непривлекательный человек, который стыдливо-кляузным голосочком предложил свою помощь в избавлении младенца от недуга. Всё бы ничего, но и от самого Адама требовалось совершить некоторые странные деяния. Например, заколоть козлища и омыть кровью жертвенный камень, предварительно выцарапав на камне заветные слова. Что-то вроде мир — это свобода, основанная на признании прав человека, но точных сведений на этот счёт не имеется. Адам собственноручно высек на каменной плите эти слова, заклал козлища, источил его кровь в сосуд, а затем омочил свои руки из этого сосуда и возложил на высеченные буквицы. Тут же непривлекательный человечек оборвал с чела Каина двенадцать змеиных глав, распихал их по карманам, схватил плиту с рукописанием и бесследно исчез в подвернувшемся облаке. Все мы помним, что дальнейшая жизнь у Каина не задалась, но и вряд ли у кого повернётся язык осудить Адама за попытку учредить своего сына по направлению к добродетели. Ибо и в малом слове таится необходимая толика истины, и в малом деле сокрыто необъяснимое чудо.

Алексей Николаевич являлся тем исключительным человеком, которому и в наши дни отправляли множество писем и почтовых извещений, а граждане особо загадочного свойства адресовали и телеграммы. Алексей Николаевич не пропускал практически ни одного письма, ни одной записки, доставляемых от почитателей его таланта, или даже от злопыхающих недругов, украшающих свои длинные эпистолы палеонтропоидными взорами и рисунками сортирных демонов. Алексей Николаевич чувствовал важность своего невольного участия в жизни этих людей и стремился ответить на каждое письмо с обратным адресом, на каждую записку с знакомым именем и почерком, на каждое послание через электронную почту. Иногда его ответы носили характер ребячьего озорства, некоторые уничижительные письма он припечатывал грубым словом и виртуозной буквенной оказией, иногда шутливо закидывал любовные сети, догадываясь о незначительности экстатического подъёма своей визави, а некоторым добрым и доверчивым адресантам помогал скромным житейским советом, отнюдь не скупившись на философствования и психоанализ. Не любил, пожалуй, только сферы, касающиеся социальной адаптации, но это было связано с тем, что сам Алексей Николаевич вёл практически трезвый образ жизни, тогда как многие его знакомые злоупотребляли распитием спиртных напитков, а некоторые злоупотребляли не по средствам. Я очень хорошо помню, как Алексей Николаевич перебирал за столом эти ворчливо шуршащие письма и записочки, некоторые тут же зачитывал вслух перед своим семейством и друзьями, нарочито аффектируя на самых впечатляющих, на самых вычурно ярких местах, и тут же придумывал, чем ему ответить на эти письма, и мы все дружно веселились, заслушивая эти ответы, и предлагали свои шаловливые варианты. Я очень многое запомнил из того времени, из этих писем и ответов, и мне не терпится поделится с запасами своей памяти, поскольку вижу в глазах своего читателя пытливое любопытство и охоту до всего новенького.