Добровольцы - [50]

Как я ни люблю тепло, но последние дни его, пожалуй, слишком уже много. Если бы не ветер с моря, трудно было бы дышать. После обеда небо ближе к горизонту точно выцветает. Пляж в это время похож на Силоамскую купель. Удивительное дело – греки и турки (кроме мальчишек) совершенно не купаются. Никогда почти не видно в воде и сенегальцев. Подходы к нашему дамскому пляжу охраняются дневальными, прогоняющими любопытных иностранцев.

В общежитии жить было бы недурно. Правда, приходится спать прямо на полу – матрасов очень мало и их получили только штаб-офицеры. Зато светло и есть стол для работы. Главное здешнее несчастье – клопы. Английский порошок не помогает. Придется переселиться во двор или в садик под гранаты, которые все еще не кончили цвести.

Растительность выгорает все больше и больше. Как недолго на юге держится в природе зеленый цвет! Сейчас преобладающие тона галлиполийского пейзажа желтый и голубой. По вечерам преобладает последний, и вся природа кажется пропитанной волнами бледно-голубых оттенков. То же впечатление получалось у меня и в Пассинской долине[97] в марте 1916 года.

Только звезды там были совсем другие – яркие звезды горного востока. Здесь они какие-то маленькие и бледные. Только луна ярко горит и в волшебный город южной сказки обращает полуразрушенное Галлиполи.

19 июля. Начальник школы приказал, чтобы я и капитан С. несли дежурства по штаб-офицерскому общежитию (через четыре дня в пятый). Работы с этим не связано никакой, но надо сидеть в общежитии, и это не слишком приятно. Особенно обидно пропускать купание, если нельзя будет «словчиться». Работать здесь гораздо лучше, чем в «сером доме». Никто не мешает; только из нижнего этажа нашего сарая (там устроена аудитория) доносится монотонный голос руководителя. Мои записи начинают пухнуть, но мне хочется во что бы то ни стало зафиксировать побольше черточек нашего своеобразного, единственного в своем роде быта. В нескольких шагах от меня живет в «Общежитии № 4» В.И. Маленький двухэтажный дом, вернее сарай, вроде нашего, разделен перегородками из одеял на «кабинки». Кабинки эти ничем не отчаются от «углов», в которых когда-то жили люди «дна» и просто бедные люди. Сознаюсь, правда, что эти «углы» я знаю только по литературе. В «Общежитии № 4» живет очень сборная компания. В нормальной, «прошлой» жизни эти женщины никогда бы не встретились как равные. Живут без больших ссор, но все-таки общежитие это напоминает маленькое осиное гнездо. В.И. – человек совсем другого мира, чем большинство очень простеньких офицерских, а частью и солдатских жен, поселенных тут. Навещающие ее генералы, великолепные полковники и ротмистры – уже они одни кладут грань между ней и большинством дам с их тихими, серыми и почти потерявшими военный облик мужьями. П. де-К., умного и светского человека, эти неопределенного вида, измотанные жизнью семейные люди приводят в раж. «Жена, мангалка и пеленки» – любимая его характеристика. Впрочем, В.И., сама не замечая этого, сильно «демократизировалась». Это чувствуется в каждой мелочи, со временем, вероятно, пройдет, но сейчас определенно бросается в глаза. Вечером на гулянии у маяка – она в очень простеньком, но хорошо сшитом летнем платье выглядит так же, как в лучшие времена где-нибудь на даче в Крыму. Днем – на дырявую рубашку накинуто что-то коротко-кисейное, так что сквозит голое, коричневое от загара тело, на ногах шлепанцы – вот и весь костюм. Впрочем, отчаянно жарко, да и кто из нас внешне не опустился. Вчера вечером читал на «У.Г.» о «Русском Опыте» Рысса. Довольно требовательная городская публика собралась на этот раз в меньшем, чем обычно, числе. Предыдущий неудачный сеанс (знаменитые «Сказки») и неважно прошедший «Чеховский вечер» расхолодили ее. Фельетон Шевлякова, посвященный памяти государя, встречен очень сочувственно, но сдержанно. Прочтенная Рыбинским статья Леонида Андреева «SOS» почти не вызвала аплодисментов. Словом, мне пришлось читать перед «замороженной» аудиторией. Вступление, где я говорил о «водянистости» книги Рысса, сначала вызвало недоумение, и несколько человек ушло. Затем, однако, публике, видимо, понравилось и содержание книги, и мои комментарии (так, по крайней мере, мне потом говорили). Стало заметным сочувствие, слушали хорошо и аплодировали больше, чем обыкновенно. Таким образом, этот доклад смело можно пустить в лагере, так как публика там много нетребовательнее и отзывчивее. По словам Шевлякова, на последнем сеансе в лагере было тысячи три народа.

Только что прибыл «412». Бывший офицер школы, поручик Ж., служит теперь на этом транспорте матросом. Веселый, загорелый, в синем холщовом костюме – он чувствует себя, кажется, превосходно. На этом же судне приехал архимандрит Антоний. По его словам, «Решид-паша» придет за кавалерией в пятницу. Французы кормят теперь только Галлиполи и Лемнос. Остальные лагери списаны с пайка, но публика так или иначе приспособилась и существует самостоятельно. Это, впрочем, касается только давно живущих в Константинополе. Вновь приезжающие туда валяются на мостовой около Айя-София и с грехом пополам получают обеды в «American Red Cross». В общем, им живется прескверно.