Добронега - [35]

— Годрик, не вмешивайся, — велел Дир недовольно. — Холопья обнаглели, — пожаловался он одновременно облачающемуся в порты Хелье и двум оставшимся стоять преследователям. — Суются без спросу, действуют без приказа.

Он махнул свердом над головами преследователей. Те присели, втянули головы в плечи, и выронили топоры.

— Дружка своего с собой заберите, — распорядился Дир. — Быстрее. Я в раздражении, только что проснулся, в пузе пусто.

Один из ополченцев все понял и кинулся к лежачему. Второй замешкался, и Дир пнул его ногой. Ополченец мотнулся в сторону локтей на пять и упал, подвывая. Теперь он тоже все понял и, вскочив, взялся за ноги лежащего. Первый ополченец подхватил поверженного под мышки.

— Правильно, — сказал Дир. — И вот что. Ежели я вас еще раз увижу, все равно где, вы пожалеете, что на свет родились. И родная мать вас назад принять не захочет после того, что я с вами сделаю. Вон отсюда.

Двое поспешно вышли, транспортируя третьего.

— Подожди надевать сапоги, — сказал Дир. — Эй! Хелье! Подожди, тебе говорят. У тебя вон ноги в кровище. Годрик, кувшин и перевязку.

Годрик выскочил из хибарки и тут же вернулся с указанным.

— Сапоги мои тебе не пойдут, — отметил Дир. — Великоваты. — Он оглянулся, критически оглядел ноги большой женщины, а затем ноги Хелье.

— Надень анхвисины сапожки, — резюмировал он.

Хелье затянул гашник, надел чистую рубаху Дира, доходящую ему до пят, развязал гашник, подтянул рубаху, затянул гашник, и сказал:

— Нет.

— Мои тебе велики.

— А годриковы?

— До чего тупой народ — шведы. Или кто ты там. Кто такой Годрик, по-твоему?

— Не знаю.

— Холоп он. Холоп, да к тому же из варваров. В саксонских землях родился. Благородному воину холоповы сапоги носить не след.

— А женские можно?

— А женские можно, если умеешь за себя постоять. Я вот хоть с ног до головы в женское оденусь — кто посмеет надо мной смеяться?

Хелье понял, что Дир прав. Над Диром смеяться никто бы не посмел.

Годрик вымыл ему ноги, наложил на ссадины листья подорожника, и обмотал сверху льняной перевязкой. Несмотря даже на перевязку, сапожки Анхвисы оказались велики. Но не слишком.

— Ничего, — заверил его Дир. — Купим потом новые.

— Спасибо, — Хелье кивнул Диру. — Ну, я пошел.

— Куда?

— Бить этих гадов.

— Каких гадов?

— Я ж тебе сказал! Евлампиев Крог. Они там бесчинствуют, варангов ищут, так с Евлампией могут чего дурное сотворить.

Он не стал объяснять подробнее.

— Ага, — рассудил Дир. — Что ж, пойдем, посмотрим.

— Ты не ходи.

— Нет уж. Я ж сказал, что я твой должник. Куда ты, туда и я. Что ж ты думаешь, я так пошутил, что ли?

— Хорошо, — согласился Хелье. — Только быстро. Бегом. Хорошо?

— Ладно. — Дир обернулся к Годрику, одновременно пристегивая сленгкаппу. — Ежели кто сунется, убивай не жалея. Надоел мне Новгород. Рад, что уезжаем. Тоже мне, нашли где город построить. Холодно, сыро. Еще б на Неве построили. Дураки. И то сказать — печенег кудлатый на печенеге, славяне только по названию. Славян тут почти не осталось.

Хелье не стал оспаривать эту демографическую гипотезу — времени не было.

Вдвоем они побежали по хувудвагу к Новгороду. Дир несколько раз останавливался, чтобы перевести дыхание, и махал рукой — беги мол, я догоню — и действительно догонял Хелье, бегущего не очень быстро из-за боли в поврежденных ступнях.

Над Евлампиевым Крогом поднимался дым.

Две дюжины завсегдатаев толпились на улице, перебрасываясь бессмысленными фразами. Хелье заприметил у забора сгорбленную, содрогающуюся фигуру. Подбежав, он тронул Гречина за плечо. Гречин обернулся. Он не стал ничего говорить, а Хелье не стал спрашивать.

Пожар явно не собирались тушить. Какой-то малый стоял возле калитки, жуя пряник, и тупо смотрел на огонь, охвативший правую часть крога и соломенную крышу пристройки. Рядом с малым помещалось ведро с водой. Возможно, он собирался тушить пожар вместе со всеми. Хелье выхватил из руки малого тряпичный мешок и вывалил пряники на землю.

— Эй, ты! — тупо удивился парень.

Хелье макнул мешок в ведро, прижал мокрую ткань к лицу, и ринулся в дом. Он не ждал, что Дир последует за ним. Дир последовал, макнув в то же ведро край сленгкаппы.

Пробираясь сквозь месиво огня, гари и дыма, со свердом в руке, Хелье не думал ни о чем, не предполагал ничего, и не надеялся ни на что. Было очень жарко, дышать было трудно, и следовало остерегаться, маневрировать, и рисковать. Дверь в пристройку оказалась сорванной с петель. В проходе ничего не было видно из-за дыма. Хелье выскочил обратно в крог, чуть не столкнувшись со следующим за ним Диром, вдохнул, и, сдерживая дыхание, вернулся в проход и, полагаясь на память и подсознание, направился, зажмурившись, к хозяйкиной спальне.

В спальне оказалось неожиданно светло и ясно. Горела пока только кровать — на нее бросили зажженный ховрег — да занялась часть крыши со стороны крога. Посередине спальни, на полу, повернувшись на бок, свернувшись в клубок, отбросив одну пухлую руку в сторону, мирно спала Евлампия.

Женюсь, подумал Хелье, бросая сверд и кидаясь к ней.

Он понимал, что безумен, но не хотел правды. Он сознавал, что вина его велика, но знал, что он не единственный, кто в ответе. Он отдавал себе отчет, что никто на этой грешной земле, будучи знакомым со всеми деталями сложившейся ситуации, не сочтет его виновным — кроме него самого и, наверное, Создателя.