Добро пожаловать в Пхеньян! Ким Чен Ын и новая жизнь самой закрытой страны мира - [101]

Посредники в таких делах – одни из богатейших людей с огромными связями. Они ведут полукриминальный образ жизни. Их род занятий считается преступным, а поэтому им постоянно требуются большие суммы наличных денег, чтобы давать взятки чиновникам, которые в ответ закрывают глаза на всё и позволяют вести этот бизнес. Поэтому они не испытывают угрызений совести, когда в трудные времена им приходится шантажировать своих бывших клиентов. У их клиентов, как правило, на Севере есть близкие, которые находятся в очень уязвимом положении. Если властям станет известно, что какой-то член семьи сбежал в Южную Корею, то всю семью ждет суровое наказание. (Недавно Пхеньян постарался развеять это убеждение, пользуясь случаем с одним высокопоставленным беженцем. Тхэ Ёнхо был советником посольства КНДР в Лондоне и бежал в Южную Корею. Через месяц после побега корреспонденту CNN Уил Рипли ко всеобщему изумлению разрешили снять удивительный репортаж, встретившись с братом и сестрой Тхэ и взяв у них интервью в одном из их домов в Пхеньяне. Они выглядели вполне нормально – были здоровыми. Сестра заявила, что никого в семье не наказали. Брат, однако, намекнул на неизбежное понижение в ранге в системе сонбун. «Если мне не удастся смыть это позорное пятно самому, – сказал он, – то моим сыновьям и последующим поколениям придется работать усерднее, чтобы заплатить за это».)

Когда Ынчжу вместе с матерью и братом стали обживаться на Юге, стремясь заработать как можно больше денег, чтобы заплатить за отца, посредник с Севера начал угрожать им. Он говорил, что доложит властям об их побеге, что неизбежно приведет к аресту их отца, если не получит от них взятку за свое молчание. Семья Ынчжу переживала настоящую психологическую пытку из-за шантажа, пока в один момент не приняла болезненное решение прервать все связи с этим посредником, оставив мечту когда-либо воссоединиться с главой семейства.

Тридцать девятая глава

Утром меня разбудил звук, который я могу описать не иначе как хруст. Неужели сломался кондиционер? Или где-то пожар? Я вскакиваю с постели, пытаясь понять, в чем дело. Кажется, что звук идет со стороны окна, поэтому я поднимаю жалюзи. Семью этажами ниже, прямо под моей комнатой, бригада «добровольцев» примерно из тридцати пяти человек, усердно орудуя кувалдами, разбивает камни. Это наказание моей ленивой буржуазной заднице за то, что осмелился спать аж до семи утра в воскресенье. До этого я думал, что воскресенье – это общепризнанный выходной абсолютно для всех. Ну, по крайней мере, не в Вонсане.

Я принимаю душ, после чего поднимаюсь на завтрак. Я чувствую себя, к большому удивлению, достаточно хорошо, как будто вчерашние возлияния не имели никаких последствий. Остальные уже сидят за столом. В этот раз мы завтракаем все вместе в зале, окна которого выходят на гавань. Мин особенно энергична и болтлива. Она спрашивает о моей учебе в университете, пока официантка наливает мне кофе. Мин знает, что я только что закончил свою кандидатскую диссертацию в Королевском колледже искусств в Лондоне, но ее интересуют мои студенческие годы в Нью-Йорке. Я говорю, что изучал литературу и философию. Она спрашивает, придерживаюсь ли я каких-то «официальных» философских взглядов. Я задаю ей встречный вопрос, прося уточнить, что она имеет в виду. «Ну ты знаешь, что у нас в Корее есть идеи чучхе, – отвечает она. – Есть ли какая-нибудь официальная философия в Америке или Германии?»

Я говорю, что нет: на Западе философия существует отдельно от государства. Что нет какой-либо центральной идеи, обобщающей все взгляды на жизнь и действительность. Вместо этого философия для европейцев – бесконечный поиск истины, который по своей сути никогда не может закончиться какой-либо финальной точкой.

Она явно не удовлетворена моим ответом.

«Есть одна притча, которую я очень люблю, по-моему, в ней есть серьезный философский заряд, – говорю я. – Ты слышала о Сократе, который считается отцом-основателем всей западной философии?»

Мин кивает – ну, слава богу, хоть что-то.

«Его как-то спросили, кто в Афинах самый большой мудрец. Он ответил: “Я не знаю. Я знаком со многими мудрыми людьми, но не могу сказать, кто из них самый умный. Дайте мне неделю, чтобы поразмыслить над этим”. После этого он стал ходить по Афинам, беседуя со всеми мудрыми мужчинами и женщинами, которых он встречал на пути, расспрашивая их обо всем, что они знали. Через неделю он вернулся к человеку, который задал тот вопрос, и сказал: “Я понял. Самый мудрый человек в Афинах – это я”. Его собеседник был ошеломлен. Как Сократ смог прийти к такому выводу? “Потому что, – сказал Сократ, – я единственный человек, который знает, что ничего не знает”».

Мин смеется, но остается озадаченной. «Но что это значит?» – спрашивает она.

«Ну это показывает, – пытаюсь растолковать я, – как работает философия – по крайней мере, в западном ее понимании».

«Но как это возможно – быть умным и не знать ничего?»

«Он не сказал, что он ничего не знает. Он сказал, что ЗНАЕТ, ЧТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ. Философия – это знание о знании, это мысли о мышлении. Поэтому притча означает, как я думаю, что уверенность в чем-либо является иллюзией. Даже если нам говорят о чем-то как о несомненном факте, мы никогда не сможем быть до конца уверенными, что это истинно. Поэтому Сократ и говорит, что не существует в мире такой вещи, как полная определенность. Всегда существует вероятность, что воспринимаемое нами как правда, то, о чем нам сказали как о правде, является иллюзией или пропагандой. В каком-то смысле, в мире нет ничего, что абсолютно истинно, – существуют только более или менее весомые доводы в пользу той или иной правды».