Добро пожаловать в город! - [2]

Датчер снова посмотрел на девушку с грудями-холмами. Сидя у стойки, он делал вид, что смотрит куда-то перед собой, в одну точку, убеждая себя, что внутри него ничего не происходит, он абсолютно спокоен; но все потуги были напрасны, — он отлично чувствовал: волна похоти поднимается в нем, как уровень воды в стакане, когда в него наливают воду из-под крана. Обычная, не из ряда вон выходящая похоть, думал он, не отрывая взгляда от этой девушки, такой красивой, черноволосой, с длинной шеей и выпукло выступающим широким горлом, в ярком ситцевом платье и с этой изумительной грудью. Постыдился бы, Датчер, увещевал он себя. Усидчивый читатель Спинозы, поклонник Джона Мильтона, сторонник экономических и нравственных реформ — и вдруг испытывает обычную, ничем особо не отличающуюся похоть по десять раз на день при виде миловидного женского личика, по поводу шороха юбки или задорного смеха.

— Да, мы живем в двух измерениях, — поучал Датчер бармена.

Тот снисходительно, чуть заметно улыбался.

Голливуд, все это Голливуд, думал Датчер, Голливуд имеет ко всему этому самое непосредственное отношение. Он жертва окружения, это продукт, созданный Голливудом, тебе постоянно тычут его в физиономию, как сыр в штате Висконсин; стоит ему хоть на несколько минут отвлечься от «Убийства в полночь», как в образовавшийся вакуум стремительно врывается секс. «Убийство в полночь» — так называется картина, для которой он пишет сценарий: длинная, запутанная история о певице в ночном клубе; она заставляет всех пьяниц тратить деньги на нее, но вообще-то она очень хорошая женщина, просто паинька, как обычно говорят на коктейлях и приемах. У нее маленький сынок, и она всеми силами старается скрыть от него свою позорную профессию. Оказавшись замешанной в убийстве, она вместе с сыном, под дождем, бежит из города; в результате копы арестуют невинного человека…

Датчер покачал головой: никак ему не удается половчее, позанимательнее выстроить сюжет. Но в любом случае сегодня уик-энд. Он закончит сценарий через пару недель, а пока у него есть деньги, вполне достаточно, чтобы прожить восемь месяцев в Нью-Йорке. Ну зачем ребячиться, обманывать себя? Ну окажется он в Нью-Йорке — все равно станет засматриваться на милые девичьи мордашки, ничто не поможет. Голливуд, всегда можно свалить вину на Голливуд. В этом все очарование киногородка.

— Святость и святотатство, — поучал он бармена, — вот вам и все объяснение!

В бар вошли Макамер с Долли.

— Ну, едем в Мексику! — с места в карьер начал он.

— Сядь, — указал на высокий стул рядом Датчер, — и приведи мне какие-нибудь убедительные аргументы. Долли, ты выглядишь потрясающе!

Долли выглядела как всегда — худая, с заурядной внешностью, нервная, — но Датчер всегда был весьма осторожен в этом городе великолепных женщин, старался быть галантным и обычно ей льстил.

— Отдай мне Долли, — предложил он Макамеру, — и я поеду с тобой в Мексику!

Долли засмеялась, — от ее высокого, пронзительного смеха Датчеру всегда становилось немного нехорошо.

— Несчастный Датчер, — заверещала Долли, — несчастный, одинокий Датчер!

— Найди мне девушку, — вдруг сказал Датчер, даже не соображая, когда и для чего он это выпалил, — и я поеду с тобой.

— Побойся Бога, Датчер! — взмолился Макамер. — Сегодня суббота, восемь часов вечера — уик-энд, День труда…

— Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями, — продолжал Датчер. — Мне нужно будет с кем-то поговорить.

— У тебя куча девок! — отбивался Макамер.

— Они мне надоели! — упорствовал Датчер. — Сегодня я устал от них. Подумай: война, «Убийство в полночь», непостоянство мужского характера, — вот я и удрал от них. Сегодня я в другом настроении. Хочу видеть перед собой новое, незнакомое лицо. — И принялся для большей убедительности широко размахивать руками, развивая свою тему, хотя уже почти раскаялся, что завел этот глупый разговор о девушке. — Мрачновато-задумчивое, страстное, с циничными глазами, в которых мелькает отчаяние, нагловатые, презрительные, обещающие бурю сочные губы, отброшенные назад черные волосы…

— По-моему, он хочет какой-то женский персонаж из пьесы Томаса Вулфа1,- предположил Макамер.

— Женское лицо на уик-энд, — все больше распалялся Датчер, чувствуя, как весело бегает у него во рту язык, обильно смоченный ромом «Коллинз», — лицо трагическое, терзаемое виной за массовые убийства, за мир, в котором совершаются кровопролития в таком огромном масштабе…

Долли живо соскочила с высокого стула.

— Я позвоню Максине!

— Кто она такая, эта Максина? — спросил усталым голосом Датчер.

— Очень красивая женщина, вот увидишь, — объяснила Долли. — Актриса, играет в «Рипаблик».

— Боже мой! — промычал Датчер.

— Нечего быть снобом! — убеждала его Долли. — Дай-ка мне никель!

Макамер протянул ей монету в пять центов.

— Очень красивая, — повторила Долли. — Только что приехала из Нью-Йорка, и, может, сейчас ей нечего делать… — И направилась к телефонной будке.

— Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями! — закричал Датчер ей вслед. — Запомни! — Долго глядел ей вслед, потом повернулся к Макамеру. — Когда ты читаешь газеты — об этих самолетах, они бомбят людей, и их сбивают, — ты когда-нибудь задумываешься, как там себя чувствует пилот, наверху, в воздухе, когда вокруг свистят пули, а твой самолет устремляется вниз и под тобой лишь воздушная бездна…