Добро пожаловать в ад - [23]

– Наверное, авария, – повторила Ирэн. Отблески милицейского маячка уже заполнили салон «Опеля», прыгали по лицу и плечам Ирэн.

Я не верил в случайности.

– Ирэн, остановись!

– Это авария, – упрямо повторила она. Слишком велико было ее желание избавиться от пистолета, а вместе с ним от всех проблем, которые стояли между мной и ею, как толпа суетных, шумных и неопрятных людей. Какой с ними может быть романтический вечер?

Мы приближались к затору. Я видел, как милиционер взмахнул палкой, приказывая идущей впереди нас белой «Ниве» принять вправо и остановиться.

– Это недолго, – произнесла Ирэн. – Сейчас растащат битые машины, и поедем дальше.

Но я, как ни таращил глаза, не видел битых машин. «Нива» остановилась, примкнув к хвосту очереди. Милиционер, подошедший к ней, шлепнул ладонью по лобовому стеклу. Водитель тотчас выскочил, открыл багажник и торопливо полез в карманы за документами.

– Это не авария, Ирэн, – произнес я. – Это нас ищут!

Ирэн испуганно взглянула на меня и все же попыталась поставить мои слова под сомнение:

– А зачем нас искать, если мы сами едем к месту встречи? Вот мы, покорные и законопослушные…

Навстречу нам, оглушая поселок нарастающим ревом двигателя, неслась серебристая «Нексия». Она уже прошла милицейский кордон и теперь пыталась компенсировать потерянное время за счет скорости. Я успел только подумать о том, что у водителя «Нексии» можно было бы узнать о причине затора, как Ирэн часто «поморгала» фарами и, высунув руку в окно, стала отчаянно махать. «Нексия» завизжала тормозами и остановилась напротив нас. Бесшумно опустилось стекло. В темном проеме показалось не очень доброжелательное лицо молодой дамы в темных очках и малиновом платке, который туго стягивал ее круглую, как слива, голову.

– Скажи, подруга, что там за пробка? – весело спросила Ирэн.

Хозяйка «Нексии» выплюнула жвачку и, по-лошадиному высоко поднимая верхнюю губу, отчего оголились не только зубы, но и розовые десны, коротко ответила:

– Не знаю… Говорят, на мосту застрелили кого-то. Теперь, значит, обыскивают все машины. Хотят найти убийцу…

И тут она вдруг громко заржала, высоко задрав подбородок и шевеля оттопыренными губами. «Нексия», словно была телом этой лошадиной дамы, тотчас сорвалась с места и жизнерадостно поскакала по набережной.

Ирэн кинула на меня короткий и полный отчаяния взгляд. Я не знал, что ей сказать. Слишком трудно было поверить в то, что за словами «застрелили кого-то» стоит Федька Новоруков. События разворачивались в столь стремительном темпе, что я не только не мог дать им какого-либо объяснения, но они просто не укладывались в моей голове. Хотелось сказать… Нет, хотелось закричать во всю силу: «Этого не может быть!» Хотелось тряхнуть головой, пощипать себя за щеки и проснуться…

Милиционер, исподлобья наблюдавший за нашим крадущимся продвижением, поднял палку, нацелил ее в лобовое стекло «Опеля», затем ловко покрутил ее, подражая пропеллеру самолета, и указал на обочину. Слишком поздно было готовиться к встрече с представителем правопорядка, обдумывать свои действия и слова. Ситуация оказалась настолько неожиданной и невероятной, что ум – царь, хозяин и главнокомандующий моего тела – с позором отдал все бразды правления инстинктам, этим тупым и грубым погонщикам скота, способным лишь уподобить меня животному. Но именно животный страх, а не размышления могли спасти. Покорившись чувствам, которые гнали меня прочь от милиции, от «мигалок» и автомобильной очереди, я схватился обеими руками за руль, чтобы развернуть машину в обратную сторону. Ирэн отреагировала одновременно со мной; мы в четыре руки круто вывернули руль, Ирэн надавила на газ, и «Опель», заглушая своим ревом пляжную музыку, помчался по узкой улочке поселка в сторону гор, покатые и темные спины которых заслоняли звездное небо.

– Кирилл, что же это такое?! – кричала Ирэн, беспрестанно ударяя по кнопке сигнала и толчками пробиваясь через плотный поток отдыхающих. Они лезли на свет фар, словно разноцветные мотыльки, разодетые то в пестрые сарафаны, то в шорты и майки, то почти голые, в узких веревочных купальниках, с малиновыми солнечными ожогами, с шелушащейся кожей, толстые и худые, пьяные и очень пьяные, лысые, патлатые, потные, но все с одинаково деформированными, глупо-сытыми от счастья лицами. Ирэн тоже было страшно, она тоже отдалась во власть инстинкта и убегала куда глаза глядят от милиции, и круговерть улыбающихся масок вокруг машины едва ли не заставляла ее плакать.

Сам не знаю, как ей удалось проехать через весь поселок и ни разу не врезаться в какую-нибудь улыбающуюся физиономию. Мы вырвались из бурунов массового веселья и, словно в ночное море, окунулись во мрак ночи. «Опель» бежал вверх, к перевалу, и огни поселка, мерцающие в зеркалах заднего вида, мельчали, дробились, затухали, проваливаясь куда-то вниз, как если бы мы набирали высоту на самолете. Мы проскочили перевал, затем «карман», где совсем недавно мне привиделся радужный свет и откуда с легким сердцем мы скатились в поселок.

Меня не оставляло чувство, что все изменилось радикально. Мое взбудораженное, будто замутненное бурей сознание еще не могло с прозрачной ясностью представить себе то, что случилось. Может, мы зря кинулись прочь? Может быть, на мосту подрались пьяные курортники и кому-то проломили бутылкой голову? Почему мы с Ирэн сразу поверили словам незнакомой женщины с лошадиными губами, которой кто-то сказал, что кого-то убили? Есть у детей забавная игра, которая называется «испорченный телефон». Малыши весело смеются, когда за время долгого пути слово, произнесенное шепотом и преодолевшее многочисленные уши и губы, превращается совсем в другое, но похожее по звучанию: «сон» в «сома», «осел» в «мосол», «букашка» в «какашку»… Может, и мы с Ирэн сейчас напоминали таких детей?