До встречи на небесах - [28]

Довольно заносчивый прозаик Борис Рахманин как-то написал неважнецкий роман с дурацким названием: «Господин Сперматозоид». Роман был объемный и увесистый, как утюг (сразу подумалось — если он упадет с полки на голову, может и прибить). Толстые книги наших писателей почему-то у меня вызывают страх, почему-то я считаю, что многописание — признак графомании. Наверняка я не прав, но ничего не могу с собой поделать — не только не могу одолеть «кирпич», но и с самого начала вникнуть в суть написанного; потому и закрываю книгу после двух-трех страниц. Так получилось и с тяжеловесной прозой «Господина», который Рахманин мне подарил. Через некоторое время он спрашивает:

— Ну как? Что скажешь?

— Ничего не скажу, — вздохнул я. — Не смог втянуться. По-моему, плохо.

— Ничего ты не понимаешь, — буркнул Рахманин. — Гениальный роман!

Известный поэт Игорь Шкляревский говорил А. Баркову:

— У нас есть три великих поэта: Евтушенко — первый, Вознесенский — второй, я — третий.

Как-то, играя в шахматы с неизвестным поэтом Владимиром Юршовым и явно проигрывая, осадил партнера (и, кстати, сверстника):

— Как ты смеешь называть меня на «ты»?! Не забывай, кто ты и кто я!

Каким-то невероятным образом ему все-таки удалось свести партию вничью, и уходя, он тихо сообщил своей подружке, которая ждала его невдалеке:

— …Я-то гений, сама знаешь, а он-то мелочь!

В другой раз, проиграв партию в бильярд, он огрел эту подружку кием по голове — в приступе восторга она что-то сказала под его горячую руку. Заносчивый, неуравновешенный, нервный Шкляревский не ходил по ЦДЛ, а скакал; на посетителей смотрел пронзительно (прямо сверлил насквозь) и никогда никому не улыбался (даже близким знакомым). Но, получив Госпремию, поступил благородно — отдал ее на улучшение экологии своей Белоруссии, в отличие от всяких Ю. Семеновых и Т. Толстых, которые, дорвавшись до денег, все загребли себе, причем Семенов выкинул дешевый трюк — перед телекамерами объявил, что гонорар за последний детектив жертвует (на какую-то ерунду), только редактор «Современника» Михаил Ишков сказал:

— Книга пятнадцатое переиздание, и там копейки, а вот перед этим у него вышло собрание сочинений, там он хапнул, будь здоров! Но об этом умолчал.

Невероятный болтун и хвастун Юрий Вигор, без всякого стеснения, все свои романы и рассказы (а также фельетоны, статьи и прочие писания) называет «гениальными». Раз в год он звонит мне и часа полтора, без передыха, пересказывает содержание своих творений, при этом ударяется в разные ответвления — вкрапляет личные биографические подвиги, поездки в Англию и Данию, встречи со знаменитостями, КГБэшниками и девицами всех мастей, упоминает и про свою дачу на берегу озера, про машину «Волгу», про то, как руководил автосервисом, теннисным клубом, охотхозяйством, куда возил крупных начальников убивать кабанов и лосей, про торговые точки на Арбате и Черемушкинском рынке, которые ему принадлежат и где, нанятые им «соловьи» (продавцы с подвешенным языком) продают его опусы, а по вечерам сдают ему выручку… Остановить этот хвалебный поток невозможно — ссылаешься на дела, головную боль, а он:

— Нет, ты подожди, не клади трубку, дослушай! — и молотит дальше. Такой пустозвонный гений.

Мой редактор (в «Сов. писателе») и друг, прозаик Александр Трофимов всегда сверхтребователен к современным литераторам, от него никто не ждет пощады. Знаток зарубежной классики, он ко всем подходит с большим мерилом, на все смотрит с заоблачной высоты. Тучный, с лохматой шевелюрой-гривой и огромной седой бородой, страшный интеллектуал Трофимов внешне являет собой образ русских мыслителей девятнадцатого века. Далекий от всякой житейской суеты, непробиваемый скептик, он любой разговор заканчивает с полной безнадегой в голосе:

— Все это суетно. Все это тленно.

За этими словами, естественно, стоит — у меня-то глубинные движения души, у меня-то нетленные произведения, моя весомость в литературе сродни весомости классиков, меня ждет грандиозная слава.

Не раз мы с Трофимовым крепко выпивали (после чего нас, как правило, заносило в какие-то случайные компании), но однажды встретились у ЦДЛ и на мое предложение «освежиться, махнуть по сто грамм», мой друг категорично замотал головой:

— Лень, ты что?! Мне уже сорок, а у меня еще нет романа. Надо спешить работать. Ты же знаешь, все гении рано умирали.

Роман об Андерсене он все же написал — «единственный в мире», как объявил мне. (Сведущие люди говорят — «Читать невозможно»). Недавно я открыл какой-то журнал, где были короткие сказки Трофимова. Полстраницы занимало перечисление премий, должностей и званий моего друга — штук двадцать, не меньше!

— Обо мне в энциклопедии написано больше, чем о Трояпольском, — позднее сказал Трофимов. — О нем две строки, а обо мне в десять раз больше.

Вот так вот! Думаю, мой друг уже занес ногу, чтобы встать на пьедестал.

Недавно прозаик А. Трапезников сказал мне:

— Ночью звонил Трофимов, просил приехать, сказал, что по ночам Бог посылает ему псалмы, а он не успевает их записывать.

Фантаст Владимир Григорьев открыто называл себя гением, при этом всегда добавлял: