– Артелью работаете? – спросил дядя Петя. Потом сказал нам: – Выбирайте себе по силам, – а сам присел в холодке под кустом.
Мы выбрали. Выбрали честно: противники были одного с нами роста и примерно такой же силы. Исход драки был предрешен присутствием дяди Пети. Мы вкладывали в свои удары всю пережитую боль и унижение. Сашка до того озверел, что, когда противник его, отбежав в сторону, сказал «хватит», еще пару раз ударил его. Я никогда раньше не видел Сашку таким. Из его носа тонкими струйками текла кровь, он, казалось, оглох и ослеп. Прибежал Витька. Он обнял Сашку и долго не мог ему втолковать, что драка кончена. Сашка рвался из рук и орал: «Убью». Витьке пришлось повалить Сашку на песок. Ватага молчала.
– Если еще хоть раз артелью побьете, ноги повыдергиваю с того места, где растут, – сказал дядя Петя.
Он ушел береговой тропкой на промыслы.
Возбуждение, вызванное дракой, постепенно улеглось. Победители и побежденные, стоя по колено в воде, умывались. Мишка Шкура, с которым дрался я, выворачивал верхнюю губу и всем желающим показывал окровавленные зубы.
– Чем он меня звезданул, не пойму, – говорил Мишка и хохотал.
Происшествие имело продолжение. Вечером отцы избитых нами ребят пришли к дяде Пете «объясняться». Посмотреть драку взрослых собралась вся Пересыпь. Жаждущие реванша отцы пришли верхом, а уходили низом, отплевывая вместе с кровью песок: дядя Петя в разорванной и спущенной с плеч рубахе кидал их с обрыва.
Было нам тогда чуть больше четырнадцати лет. С тех пор никто на Пересыпи нас не трогал. И нам не надо было больше пробираться к Витьке тайком по диким пляжам. А главное, мы могли приводить на Пересыпь девочек, не боясь унижения. Улица тогда была совсем узкой. За четыре года море во время штормов намыло песчаные дюны, теперь улица стала шире.
Тетя Настя стояла в открытой калитке, смотрела на Витьку и то расстегивала, то застегивала на груди пуговичку ситцевой кофты. Тетя Настя была совсем молодая, – не верилось, что Витька ее сын.
– Отец дома? – спросил Витька.
– Ушел. Вернулся с работы, переодел все чистое и ушел. – Тетя Настя засматривала Витьке в лицо, а нас как будто не замечала. Плохой признак. Мы отошли на край улицы, но все равно все слышали.
– Ты меня прости, сынок. Я ведь не хотела. Отца мне жалко и тебя жалко. Закружили вы меня совсем. Глаз болит? Болит глаз? – Тетя Настя снизу вверх заглядывала Витьке в лицо и поправляла проворными пальцами сползший на щеку бинт.
– Подумаешь, болит. Что же, у меня синяков не бывало? – ответил Витька. Он косился на нас и чуть отстранялся от материнских рук. Мы делали вид, что любуемся морем. На воде проступали краски: сиреневые, алые, фиолетовые, – все разных оттенков и густоты. Они лежали полосами, не смешиваясь, а даль моря переливалась, подсвеченная сиянием уже не видного солнца.
Сашка повернулся, задев меня плечом.
– Дядя Петя идет, – сказал он.
Дядя Петя шел посередине улицы в черном костюме из грубого сукна. В этом костюме он приходил по субботам в школу. Он прошел калитку между женой и сыном, не взглянув на них. Тетя Настя и Витька пошли за ним. У крыльца дядя Петя остановился и вытянул в сторону левую руку. Тетя Настя проворно подошла к нему, и он опустил руку ей на плечо. Так они поднялись на террасу, а потом вошли в комнату. И когда дядя Петя поднимался на крыльцо, под его ногами скрипели сухие доски ступенек. Прежде чем войти в комнату, дядя Петя остановился и громко сказал:
– Запомни, Настя, скажут три человека: ты пьяный, – ложись и спи, хоть вина и не нюхал.
Дядя Петя как будто обращался к тете Насте, но мы-то поняли, кого он имел в виду. Мы подошли к ограде. Катя сказала:
– Тетя Настя совсем не похожа на маму. – Катя часто говорила невпопад. Мы к этому привыкли и не обращали на ее слова внимания.
На террасу вышел Витька, сказал:
– Я дома останусь.
– Что случилось? – спросила Женя.
Витька спустился с крыльца и подошел к забору.
– Сам не знаю…
– Он что-нибудь говорит? – спросил Сашка.
– На терраске про пьяного сказал. Еще ужинать попросил, а больше ничего не говорит.
– Афоризм, – сказал Сашка.
– Ладно, идите. Женя, не обижайся: из дома сейчас уходить неудобно.
– Что я, дура? Завтра, как встанешь, приходи. В шесть часов встанешь – в шесть приходи…
– Отец твой ругаться не будет?
– Глупости. Пусть только попробует…
Мы никогда не обращали внимания на настроение Жениного отца и совершенно не интересовались, что он о нас думает. Не трогали меня и крики Сашкиной мамы. А вот перед дядей Петей я чувствовал себя в чем-то виноватым. Напрасно я повторял себе, что никакой вины перед дядей Петей за нами нет, на душе у меня все равно было погано, словно я совершил какое-то предательство. По Сашкиному лицу я видел, что ему тоже не по себе.
Витька стоял у ограды, пока мы не завернули за угол.
– Зло берет. Человек сдает завтра последний экзамен, а ему треплют нервы, – сказала Женя.
– Тебя часто берет зло. Ты тоже вчера на пляже кричала на Витьку за училище, – сказал Сашка.
– Глупости, я вовсе не кричала. Я просто говорила, что его могут послать в город, где нет консерватории.
– Правда, куда вас пошлют? В какой город? В какое училище? Мы ведь так ничего и не знаем, – сказала Катя.
