До и после - [16]

Потом снова повторились удары по мячу. На этот раз у него получилось лучше, чем на уроке физкультуры. Он сумел забить довольно много мячей прямо между стойками ворот.

После этого к ним подошел мистер Джонсон и заставил Фостера бросить и поймать несколько длинных передач другому игроку. Он сумел поймать несколько передач, но его броски были такими же жалкими, как мои. Как ни крути, в семье Теннисонов не водились квотербеки.

Я слышала, как мистер Эверетт и мистер Джонс тихо переговаривались насчет «специальных команд» и «игры на поле», и к тому времени, как они подошли к Фостеру с окончательным решением, я потеряла то место в «Чувстве и чувствительности», которое читала, и жалела, что не сижу достаточно близко, чтобы слышать, что они говорят.

Что бы они не сказали, выражение лица Фостера не поменялось. Он просто кивнул и подошел к скамейке, чтобы собрать свои вещи.

— Ну?

— Они сказали, что их лучший кикер [7] не может бить на такое расстояние.

— Ты прошел?

Он пожал плечами:

— Я должен тренироваться две недели, прежде чем смогу играть.

* * *

Вечером за ужином моя мама издала счастливый вопль:

— Ты шутишь. Ты совершенно точно меня дурачишь.

— Так держать, приятель! — провозгласил папа. — У нас в семье появился спортсмен, настоящий спортсмен!

— Мне нужно пройти медосмотр, — сказал Фостер, а потом сунул в рот огромный кусок мясного рулета и принялся бесцеремонно жевать.

— Ты же недавно проходил, — сказала мама. — Я позвоню врачу и попрошу переслать бумаги.

— Мне нужны шиповки, — сказал Фостер, не отрываясь от мяса.

— После ужина съездим в торговый центр, — сказала мама.

— Они дорогие, — настороженно сказал Фостер.

— Не волнуйся об этом, — сказал папа. — Если обещаешь, что твои ноги останутся такого же размера, пока ты не войдешь в сборную школы.

Фостер не улыбнулся.

В этом не было ничего необычного, и если уж я это заметила, то и мои родители, наверняка, тоже. Фостеру нравилась «тетя Кэти», и он был счастлив ездить ей по ушам так же часто, как и мне, но он не питал теплых чувство к моему папе. Я думала, может, это потому, что папа напоминал ему его собственного отца. Конечно, старше, но, может быть, у них были похожие голоса или они выглядели похоже, а может это просто... больно или еще что. Я не знала и не собиралась спрашивать.

— Эзра Линли будет помогать Фостеру тренироваться, — сказала я, только чтобы нарушить неловкое молчание. Я подумала, что это произведет впечатление на моих родителей, которые знали, что он вошел в список лучших игроков Америки.

— Не может быть! — сказал папа. — Как это вышло?

Фостер просто пожал плечами, так что я прочистила горло и сказала:

— Помните, что у нас общий урок физкультуры?

— Конечно. Вы — единственные выпускники.

— Да. Что ж, думаю, Эзра предложил Фостеру помощь во время урока физкультуры. Верно? — Я посмотрела на Фостера. — Так?

Фостер счищал кожуру с запеченной картошки.

— Угу, — сказал он и запихнул длинную полоску кожуры в рот. Я взглянула на маму. Она никогда не разрешала мне есть кожуру, когда я была младше, поэтому по привычке я и сейчас этого не делала.

Кажется, она не заметила.

— Что он сказал?

— У нас секрет.

— Какой?

К моему удивлению, вопрос сорвался с моих губ.

— Если я тебе скажу, — ответил Фостер, — то это уже не будет секретом.

Мама с папой улыбнулись друг другу, как будто у них был свой собственный секрет.

— Что ж, тогда оставим это между тобой и Эзрой, — сказала мама.

Фостер просто продолжил жевать.

7

«У нас секрет». В среду после встречи с миссис Уэнтворт я наблюдала за тренировкой школьной команды и размышляла о секретах. У меня не было настоящих секретов, кроме долгой влюбленности в Кэса, которая все равно была не таким уж секретом. Тайные влюбленности вышли из моды в седьмом классе.

У Фостера было много секретов, и, учитывая, сколько он болтал, он умел их хранить. Раз в неделю он ходил на терапию, и о чем он там разговаривал было секретом. Его мама так и не оправилась после смерти дяди Чарли, и все, что с ней происходило, он тоже держал в секрете. Это одна из вещей, которые беспокоили меня в Фостере. Не терапия — это личное дело. Но с того момента, как мы покинули их дом в Калифорнии, он ни слова не сказал о маме. Как будто у него совсем никогда не было мамы. Он никогда не говорил о ней, никогда не плакал, никогда не жаловался, а это, насколько я знаю, не нормально.

Может быть, все его нормальные эмоции оставались за дверью кабинета терапевта. Может быть, в течение часа один раз в неделю он плакал и кричал, бил подушку, как обычный человек. Или, может быть, то, что случилось с его мамой, выбило из него все нормальное.

— Пахнет сырными начо.

Я подняла глаза. По ступенькам трибун ко мне поднималась Марабель Финч, как всегда, одной рукой обнимая живот. Она делала это начиная с двухмесячного срока, когда еще не было видно ничего, кроме плоского живота.

До того как ребенок начал действительно расти, я бы назвала Марабель изящно прелестной, хрупкой, как сахарная вата или стеклянная фигурка. Но сейчас она была на шестом месяце и набрала вес. Ее лицо стало круглее, а тело полнее, и она больше походила на настоящего человека — очень прелестного настоящего человека.