До Берлина - 896 километров - [60]

— Заводы остались целыми?

— Многие целы.

В самом деле, разве не интересно будет сообщить читателям о том, что происходит на заводах этого "второго Рура Германии" через неделю после вступления Красной Армии. И вот Петр Васильевич везет нас с Крушинским по шоссе Бреслау — Баутцен, по одной из лучших автострад в Германии. Дорога пряма, как полет стрелы. Она разделена газоном на два полотна. Все деревни отселены от нее в сторону, а пересекающие ее дороги перелетают над нею, вознесенные вверх виадуками.

Думается, что отличная эта автострада со дня своей постройки не видела такого мощного движения, которое происходит на ней сейчас. Мощного, но и странного. На северо-запад, навстречу нам, тянутся наши наступающие части: вереницы танков, самоходок, орудий на механической тяге, идут понтонные парки, стыдливо закрытые брезентами «катюши». По обочинам идет пехота, потная, усталая, непобедимая пехота. Обгоняя все это, на рысях проходит кавалерийская часть. Гремят гусеницы, урчат моторы, шуршат шины.

А навстречу этому военному потоку движется другой поток.

Это недавние невольники возвращаются к себе на родину. Сколько их жило в разных концах гитлеровского рейха, вывезенных из разных стран. Кто знает? Когда-нибудь после это будет подсчитано. А пока вот, смотря на этот поток, можно сказать: много, очень много. А ведь это только те, кто дожил до освобождения, кто миновал смерть и не вылетел в воздух из четырехугольных труб Освенцима, Биркенау, Майданека. И вот они сейчас идут домой, как бы неся за плечами свою участь. Тянутся к своим очагам, не дожидаясь, пока восстановят железные дороги и наладят сообщение.

Это ведь тоже не просто — в месяц буранов и метелей двинуться в тысячекилометровый путь в рваной одежде, не сытыми, не обеспеченными едой. Но желание поскорее уйти из этих мест, связанных со столь страшными воспоминаниями, тяга родины сильнее холодного разума. И вот идут, неся за плечами рюкзаки, и идут, представьте себе, весело, приветливо машут руками встречным войскам, а иногда даже и поют.

А какой человеческий конгломерат движется сейчас по закопченным снегам индустриальной Силезии: русские, украинцы, французы, датчане, чехи, словаки, сербы. Иногда где-то среди толпы шагает мохноногий немецкий першерон, таща фуру с нагруженными узлами, котомками, и тогда все идут, держась за ее грядки. Но это редко. Больше все несут на себе. Под руки ведут обессиленных. Поддерживают стариков. На каждом дорожном пункте им советуют: подождите. Комендатура отводит под ночлег большие здания. Организованы пункты обогрева. Висят письменные уверения на всех языках: потерпите несколько дней, наладится железнодорожный транспорт, развезут по домам. Нет, прочь из этих мест, скорее вон из неметчины. Неметчина — это слово, должно быть, с легкой руки русских невольников, сейчас стало, так сказать, интернациональным, синонимом рабства, издевательства над человеком, немилой подневольной работы. У меня из головы все не выходят наши девушки с их тайным комитетом в поместье Зофиенхалле. Они вот не растерялись, нашлись в этой обстановке. Но много ли таких?

По дороге мы обгоняем такую группу. Высокий плечистый мужчина тянет саночки, на них завернутый в одеяло парнишка. Другой, лет восьми, шагает самостоятельно. Крушинский человек добрейшей души. Кроме того, он любит слушать рассказы случайных попутчиков, в которых, как он уверяет, порой можно отыскать золотой самородок. Почему эта троица движется навстречу военному потоку? Куда? Остановились, потеснились, посадили и мужчину и ребят. Даже их санки рачительный Петр Васильевич прикрутил к бамперу машины. И оказалось: мужчина француз, а ребята русские. Морис Ламерсье из города Нанта. И русские мальчуганы из города Орши, Петя и Кирилл, шести и восьми лет. Вот ведь какие бывают встречи сейчас на дороге Бреслау — Баутцен.

И история их содружества для нас, литераторов, действительно маленький самородок.

— Мерси, спасибо… Большой благодарность… Мерси бьен, — повторяет француз, грея дыханием свои озябшие руки.

— Вы говорите по-русски?

— О ла-ла, говорю. Немножечко. Маленько. Плохо… Мы верили: русские придут, помогут, спасут. Мы штудовали, занимались, учили русский. У русских господ, но… не у господ…

— Товарищей, — подсказывает смышленый Кирилл.

— О да, товарищей… Русский говорить лучше… Пушкин, Достоевский, Тургенев. О ла-ла, хорошо.

Вот так, с трудом конструируя фразы из небогатого своего словаря, он с комментариями Кирилла поведал свою историю.

Ламерсье — инженер, с женой Луизой был мобилизован на работу в Германию еще в 1942 году. Попал в Оппельн. Так как знал немецкий, стал переводчиком с немецкого в группе французов. Через год жена умерла. Он, по его словам, подружился с русской женщиной, тоже Луизой, Елизабет, Лиза. Стали жить вместе, в одной комнатке. Лиза заболела и тоже умерла.

— В октябре месяце, — уточняет Кирилл.

— Так, так, верно, точно, правильно. Октябрь месяц.

И вот он, Ламерсье, взял на себя заботу о русских сиротах.

— Куда же вы их везете?

— Туда, восток, Совет Унион.

— Мы едем к папе, — подает голос маленький Петя.