До Адама - [5]

Для вашего удобства, так как это не научная статья, я буду объединять различные события в связное повествование. По счастью, есть некая канва, на которую нанизываются все видения. Например, моя дружба с Вислоухим, а также вражда с Красноглазым и любовь к Быстроногой. В целом получилась довольно последовательная и интересная история, я уверен вы с этим согласитесь.

Я почти не помню своей матери. Наверное, самое раннее воспоминание о ней — и, конечно, самое яркое — является следующим: кажется, я лежу на земле. Я несколько старше, чем в те дни, когда лежал в гнезде, но все еще беспомощный. Я возился в куче сухих листьев, играя с ними и издавая вполголоса довольно грубые звуки. Солнышко пригревало, мне было уютно, и я был счастлив. Я лежал на маленькой поляне. Со всех сторон были кусты и папоротники, а надо мной возвышались ветвистые громады лесных деревьев.

Внезапно я услышал звук. Я приподнялся и прислушался. Я застыл. Все звуки замерли у меня в горле, и я сидел в оцепенении. Звук прозвучал ближе. Он был похож на хрюканье свиньи. Затем я стал слышать звуки, вызванные перемещением чьего-то тела через кустарник. Потом я увидел как колышутся папоротники. Вот они расступились, и я увидел сверкающие глаза, длинную морду и белые клыки.

Это был дикий кабан. Он глядел на меня с любопытством. Он хрюкнул раз или два, переступил всей своей тушей с ноги на ногу, повел мордой из стороны в сторону, раздвигая папоротник. Я продолжал сидеть окаменев, мои глаза не мигая смотрели на него, а страх пожирал мое сердце.

Казалось, что он ожидал от меня этой неподвижности и молчания. Я не должен был кричать перед лицом опасности. Это диктовал инстинкт. И так я сидел там и ждал сам не зная чего. Боров раздвигает папоротники и выходит на поляну. Любопытство пропало из его глаз и они замерцали безжалостно. Он угрожающе наклонил в мою сторону голову и продвинулся на шаг. Потом еще на шаг. И еще.

Тогда я закричал … или завопил — я не могу описать его, но это был пронзительный вой и жуткий крик одновременно. И, по-моему, это тоже было как раз то, что я и должен был сделать. Невдалеке раздался ответный крик. Издаваемые мной звуки, похоже, на мгновение ошеломили кабана, и в то время как он приостановился в нерешительности, рядом с нами внезапно возник призрак.

Она была подобно большому орангутангу, моя мать, или шимпанзе, и все же, резкими и определенными чертами весьма отличалась от них. Она была более крепко сбита, чем они и менее волосатая. Ее руки были не такие длинные, а ноги толще. На ней не было одежды — только ее собственные волосы. И я уверяю вас — в ярости она была сущей фурией.

И подобно фурии она вылетела на сцену. Она скалила зубы, делая ужасные гримасы, рычала, и все время издавала резкие крики, которые звучали подобно «Кх-ах! Кх-ах!». Столь внезапным и грозным было ее появление, что кабан ощетинился, непроизвольно заняв оборонительную позицию, когда она повернулась к нему. Он был ошеломлен. Потом она повернулась ко мне. Я знал, что мне нужно делать в это мгновение, которое она подарила мне. Я прыгнул ей навстречу и обхватил за талию руками и ногами — да, ногами, я мог держаться ими также цепко как и руками… Я чувствовал ее жесткие волосы под моими судорожно сжатыми лапками и как бугрились под ее кожей напрягшиеся мышцы.

Как я уже сказал, я прыгнул ей навстречу и в то же секунду она подпрыгнула, ловя нависающую ветвь. В следующее мгновение под нами, щелкая клыками, пронесся кабан. Он оправился от столбняка и прыгнул вперед, с визгом, переходящим почти в рев.

Во всяком случае это был зов, потому что он сопровождался звуками несущегося через кусты и папоротники стада.

Со всех сторон дикие кабаны выбегали на поляну — их было десятка два. Но моя мать уже перебросила свое тело через толстый сук в дюжине футов от земли, и мы взгромоздились там в безопасности. Она была очень возбуждена. Она ухала и вопила, осыпая бранью окруживших дерево злобных тварей, ощетинившихся и скрежещущих зубами. Я тоже, дрожа от страха и глядя вниз на рассвирепевших животных, старался подражать крикам моей матери.

Издалека донеслись похожие крики, только поглубже, нечто вроде ревущего баса. Они быстро приближались и вскоре я увидел его, моего отца. Во всяком случае в той мере в какой вообще об этом можно было судить в те времена, я пришел к заключению, что именно он был моим отцом.

Он был не очень-то привлекателен, мой отец. Он казался наполовину человеком и наполовину обезьяной, и все же не обезьяна, и все же не человек. Я не в состоянии описать его. Нет сейчас на земле, под землей, и в земле ничего похожего на него. Он был крупным мужчиной для своего времени, и, должно быть, весил не меньше ста тридцати фунтов. У него было широкое и плоское лицо, брови нависали над глазами. Сами глаза были маленькие, глубоко посаженные близко друг к другу. У него фактически отсутствовал нос. Вернее это было широкое и приземистое сооружение, похоже, без переносицы, где ноздри были просто двумя дырами в лице, смотрящими наружу, а не вниз. Лоб шел назад от глаз, а волосы начинали расти прямо над ними. Голова была нелепо маленькая и держалась на столь же нелепой толстой и короткой шее.