Дни Затмения - [39]

Тем временем обозначается наступление противника. Прибывают из Кронштадта на пароходах и буксирных баржах неприятельские отряды, численность коих исчисляется паникерами во много тысяч. Высадка происходит на Васильевском острове, где к кронштадтцам присоединяются финляндцы, солдаты 180-го запасного полка и прочая дрянь. Эта колонна, по-видимому, самая главная, берет направление на Таврический дворец. Туда же двигаются из Заречных частей вместе с вооруженными рабочими, солдаты 1-го запасного, 1-го пулеметного, Гренадерского и Московского, а с моей стороны, конечно, большое число Павловцев.

Итак, первая цель противника — захватить Тавриду, этот мозг всех народных движений, и, водворившись там, покорить все остальное. Как идея, довольно остроумно. По телефонным донесениям Никитина, в Совете царит паника невероятная. Одобряю усиления караула в Тавриде из ближайших частей, но опять-таки несмотря на назойливое жужжание всяких советчиков, отказываюсь от активных действий.

Однако, наконец, долгожданная психологически благоприятная минута наступает. Получается по телефону истерический вопль из Совета, где моряки творят насилие и арестовали на дворе самого Чернова (жаль, не растерзали). Теперь я могу действовать в роли спасителя Совета и его великих принципов (можно будет потом спасенных и поприжать малость). Особенно забавно выходит, что я должен вызволять Чернова. Спешу вниз на площадь, приказываю конно-артиллерийскому командиру Ребиндеру^{158} взять два орудия, сотню казаков прикрытия, идти на рысях по набережной и по Шпалерной к Думе, сняться с передков не доходя ее и, сделав одно возможно краткое предупреждение, или даже без этого, открыть огонь по толпе перед Таврическим дворцом. Кончаю внушительным повторением: «И огонь откройте». — Ребиндер со своим отрядом уносится. Если эта комбинация, наиболее быстрая, не удастся, пойду сам с юнкерами, преображенцами и казаками. Но почему Совет, имеющий пару броневиков, не открыл пулеметного огня для своей защиты — не понимаю. Вероятно, растерялся, или же все распоряжаются разом. Только что Ребиндер скрылся, как выбегает из штаба Якубович, этот главный сторонник активных действий, и восклицает: «Что ты делаешь? Останови их!» — Отвечаю, что никогда во всей своей жизни я не останавливал части, пущенной в бой, и теперь этого не сделаю.

Ребиндер, пройдя благополучно по набережной и достигнув пересечения Шпалерной с Литейным проспектом, вдруг подвергся обстрелу с обоих флангов. Говорят, будто стреляли большевики из окон, или какие-то солдаты из соседней улицы, но главный враг оказался на Литейном мосту, в лице десятка каких-то личностей в арестантских халатах, весьма умело орудовавших пулеметом. Ребиндер, несмотря на близкую дистанцию, снялся с передков и направил против них огонь. Первая шрапнель разорвалась где-то около Петропавловской крепости, и, говорят, понизила настроение в доме Кшесинской, вторая разогнала какой-то митинг у Михайловского артиллерийского училища, из которого московцы хотели тоже себе добыть артиллерию, не зная, что снаряды я давно припрятал, а третий выстрел попал в самую середину арестантов-пулеметчиков и, уложив 8 человек на месте, рассеял остальных. Но кроме таких, чисто местных результатов, эти три выстрела произвели неожиданный переворот во всем ходе событий.

Толпа большевиков у Тавриды, услышав близкий артиллерийский огонь, пустилась в паническое бегство во все стороны, и через несколько минут вся местность, окружающая Думу, была очищена естественным порядком. Совет оказался спасенным, о чем мне не без иронии донес Никитин. Не обошлось, к сожалению, без жертв с нашей стороны. Насколько помню, убитых у казаков было 6, у конно-артиллеристов 4, много среди них раненых, и погибло столько лошадей, что даже нельзя было сразу вывезти орудий после боя. Когда Ребиндер возвращается с докладом, горячо его благодарю и отпускаю домой, крепко рассчитывая на то, что больше артиллерии применять не придется.

Большевики, рассеявшись по городу, учиняют мелкие перестрелки в разных углах. Местами пулеметы, запрятанные в домах, стреляют из окон. Между прочим, два юнкера в Зимнем дворце были ранены такими выстрелами с противоположного берега реки. Но все эти скандалы довольно быстро ликвидируются посылкой грузовиков с посаженными на них юнкерами и георгиевцами. Прислушиваясь к голосу казарм, убеждаюсь, что после посрамления большевиков благоприятное настроение в 1-й дивизии растет с поразительной быстротой, и я начинаю чувствовать почву под ногами. Но вечер и ночь все-таки проходят довольно тревожно: большевики продолжают поднимать неожиданную пальбу то тут, то там, наводя панику на обывателя, а когда ружейная трескотня раздается около самой Дворцовой площади, все, продолжающие сидеть в моем кабинете члены правительства, чувствуют себя скверно, несмотря на присутствие крупного юнкерского караула, выставившего пулеметы в окнах нижнего этажа штаба.

Электричество в городе потушено, некоторые мосты разведены, на других поставлены сильные заставы. От времени до времени влетают паникеры с известием, что появилась где-нибудь крупная неприятельская колонна, но это, по проверке, неизменно оказывается вымыслом. Сижу всю ночь у письменного стола, совещаясь то с Пальчинским, то с Балабиным, то с Паршиным. Телефонный аппарат передо мной звонит почти беспрерывно. К полуночи как будто наступило успокоение. Князь Львов, избравший себе ночлег поблизости в Министерстве иностранных дел, и Терещенко последний раз вызывает меня по телефону и предлагает выпустить воззвание Временного Правительства. Рекомендую ему лечь спать. Эти воззвания давно всем приелись. Говорю Пальчинскому, что сейчас самый подходящий документ — был бы короткий приказ за моей подписью в том духе, что мол «всех к черту, — слушаться моей команды», а затем приступить к беспощадному истреблению большевиков.