Дни в Бирме - [43]

«Жить новой жизнью!» – повторял он, идя по садовой дорожке. Счастье, счастье! Флори сейчас понимал богомольцев, верящих в благодатное преображение. Недавно пропитанные хандрой, и сад, и цветы, и дом, и слуги наполнились бесконечно прекрасным смыслом. Как оживает все, когда ты не один! Каким раем может стать для тебя, не одинокого, эта земля! Соблазнясь просыпанными поваром зернышками риса, Неро вышел клевать их на самый солнцепек. Таившаяся в траве Фло, выскочила из засады, и петух, захлопав крыльями, взлетел на плечо хозяину. Поглаживая шелковистый птичий гребешок, Флори вошел в дом.

Уже с порога волна сандала, жасмина и чеснока оповестила его о присутствии Ма Хла Мэй.

– Женщина вернулась, – доложил Ко Сла.

Флори поставил петуха на парапет. Лицо его побледнело, и отметина обозначилась еще резче. Под ребра ударил острый спазм. В проеме спальни появилась Ма Хла Мэй.

– Тхэкин, – глядя вниз, произнесла она требовательно и угрюмо.

– Пшел вон! – рявкнул Флори на безвинного Ко Сла.

– Тхэкин, – глухо повторила она, – пойдемте, мне надо говорить с вами.

Они прошли в спальню. За неделю она страшно изменилась – сальные волосы, ни единого браслета, лонги из дешевого ситца да еще густо, как у клоуна, напудренное лицо с полоской смуглой кожи у корней волос. Вид уличной потаскушки. Флори старался не смотреть на нее.

– Ты зачем здесь? Почему не уехала в свою деревню?

– Я живу возле рынка, у двоюродного брата. Как я могу назад в деревню?

– И что это за посыльные с наглыми письмами? Ты разве не получила сто рупий только неделю назад?

– Как я могу назад? – не отвечая на его вопрос, повторила она так звонко, что он невольно повернулся к ней, увидев горящий из-под сдвинутых бровей упрямый взгляд.

– Почему не можешь?

Тотчас голос ее сорвался в истеричный базарный крик:

– Как мне снова в деревню, на потеху глупым грязным крестьянам? Мне, которая была бо-кадау, женой белого мужчины! Таскать корзины со старыми ведьмами и уродинами, которых не взяли замуж? Чтобы такой стыд, такой позор! Два года я была ваша жена, вы меня любили, наряжали, а потом вдруг ни за что выгнали как собаку. И опять идти в дом отца, когда я нищая, без украшений, без шелковой одежды? А люди будут смеяться: «Вон эта Ма Хла Мэй, которая думала, что умней всех, глядите на нее! Белый мужчина прогнал ее, как все они всегда!». Несчастная я! Вы взяли мою молодость, что мне теперь? Кто на мне женится? Опозоренная я навек, навек!

Флори виновато молчал. Возразить было нечего. Как объяснить, что прежние их отношения в новой его жизни стали грехом и грязью? Пятно на щеке темнело, будто в лицо плеснули чернил. Интуитивно возвращаясь к вопросу о деньгах (что всегда имело успех с Ма Хла Мэй), он решительно сказал:

– Ладно, я буду давать тебе деньги. Ты получишь пятьдесят рупий, которые просила, потом еще. Но до следующего месяца у меня ничего нет.

Это было чистой правдой. Сто рупий ей на прощание и срочное обновление гардероба практически истощили его наличность. К ужасу Флори, Ма Хла Мэй издала пронзительный вопль, белая маска пудры сморщилась, хлынули слезы, и девушка рухнула на колени, уткнувшись лбом в пол.

– Вставай, вставай! – Его всегда просто трясло от подобной демонстрации смирения, этой покорно согнутой шеи и спины, словно ожидающей удара. – Я смотреть не могу, вставай сейчас же!

Она вновь завопила и попыталась обнять его лодыжки. Он отшатнулся.

– Встань, прекрати! Ну что за рев?

Чуть приподняв голову, она закричала: «Вы мне про деньги? Думаете, я за ними опять пришла? Что мне только деньги нужны?». – «А что тебе?», – с безопасного расстояния спросил Флори.

– За что вы меня ненавидите? Какое зло я сделала? Украла ваш портсигар, но вы же не потому сердились, вы хотите жениться на белой женщине, я знаю, и все знают! Но зачем выгонять меня, зачем ненавидеть?

– Нет никакой ненависти, все совсем не так. Вставай, пожалуйста.

Она рыдала как дитя; что ж, ведь она и впрямь была почти ребенком. И сквозь слезы тревожно наблюдала за выражением его лица, ища признаков милости. И внезапно – дичайший поворот! – опрокинулась навзничь, предлагая себя во всех бесстыдных подробностях.

– Поднимись! – заорал он по-английски. – Поднимись, мне противно!

Тогда она червяком, оставляя на пыльном полу темный след, поползла к его ногам и замерла, униженно простершись ниц.

– Хозяин, хозяин, – скулила она, – простите, возьмите Ма Хла Мэй обратно. Я буду вашей рабой, вашей собакой, чем хотите, только не прогоняйте!

Она гладила, целовала его ступни, а он беспомощно стоял, руки в карманах, оцепенело глядя вниз. В комнату вбежала Фло, ткнула нос в складку женского платья, признала запах и неопределенно замахала хвостом. Флори, очнувшись, поднял Ма Хла Мэй на ноги:

– Ну-ка, давай, успокойся, незачем скандалить. Я постараюсь тебе помочь.

Она с новой надеждой закричала: «Вы примете меня? Хозяин, никто не узнает! Белая леди будет думать, что я жена кого-нибудь из слуг. Возьмете меня снова?»

– Не могу. Это невозможно, – отодвигаясь, сказал он.

В тоне прозвучала не оставлявшая сомнений твердость. Раздался страшный крик, и Ма Хла Мэй вновь бухнулась на колени, лбом в пол. Это было ужасно. И ужаснее всего, что униженные, раболепные мольбы не содержали ни капли любви к нему. Душераздирающий плач лишь об утраченном положении праздной, нарядной, помыкающей слугами наложницы. Что-то невыразимо жалкое. Горе без тени благородства вызывает еще более тягостную боль. Он наклонился и опять поднял ее