Дни между станциями - [69]

Поезд дернулся вперед, и Мишель поднял глаза как раз вовремя, чтобы успеть прочесть надпись над перроном, прежде чем она исчезла из виду. Надпись была старой, облупившиеся зеленые буквы гласили: ВИНДО.

Мы давным-давно проехали Виндо, подумал Мишель. И тут он повернулся и увидел их в конце коридора.

Они стояли за стеклянной дверью в тамбур, наблюдая за ним спокойно, без удивления. Он поднял голову и уставился на них, даже потряс головой, чтобы убедиться, что в этот раз не спит, – на что они засмеялись. Они выглядели точно так же, как и всегда, белокурые, светленькие, совсем юные и, конечно же, совершенно одинаковые. На них были приличные синие костюмчики с приличными синими галстучками, как у французских деток; один из них потянул за галстук, чтобы ослабить воротничок, словно и ему было слишком жарко. Второй помахал рукой.

Мишель двинулся к ним. Они засмеялись и побежали от него, исчезнув за дверью.

Мишель дошел до конца вагона и в переходе к следующему вагону нарвался на кондуктора. Он взглянул кондуктору через плечо в пустынный, темный коридор, точно такой же, как тот, из которого он вышел. Кондуктор неодобрительно посмотрел на него. «Мсье?» – сказал он и добавил что-то еще, но Мишель вперился в конец того вагона в поисках малейшего движения, включившегося и выключившегося света, захлопывающейся двери. Кондуктор повторил, и Мишель наконец отвлекся от своей цели, смятенно посмотрел на него и только тут понял, что его просят показать билет. Кондуктор изучил билет и вернул его, резко кивнув, отмечая, что пассажир не находится в своем купе. Мишель еще раз глянул в коридор и вернулся к себе в купе. Когда он зашел, он увидел, что там пусто.

Все пропали – банкир, его дочка, старухи, юнцы. Карла тоже не было. Может, я ошибся, подумал Мишель. Может, последняя остановка была в Тулузе, а не в Виндо. Он расстроился, что Карл не попрощался.

Он стоял, дрожа в такт поезду, а дверь купе и закрытые ставни на окне дрожали вместе с ним, и Мишель не мог кое-чего не заметить. Из-под шторки в купе лился обжигающий солнечный свет.

Мишель шагнул к окну и поднял шторку.

За окном солнце освещало пробегавшее мимо поле, а за ним – море; свет был приглушенным, матовым. Трава в поле была высокая, зеленая, и с одной стороны Мишель разглядел деревушку, окруженную, похоже, высокими крепостными стенами. Рябь на воде и гнущаяся трава подсказали ему, что дует легкий ветерок; недалеко на якоре стояла баржа.

Поезд замедлил ход и начал притормаживать. Рельсы постепенно поворачивали, выявляя кривизну почвы. И когда состав мерно огибал последнюю часть поворота, Мишель увидел в траве мужчину и женщину, занимавшихся любовью. Женщина показалась ему странно знакомой, и лишь спустя секунду он узнал ее. Ей было лет двадцать пять или под тридцать, она была еще молода, а мужчина сверху был куда старше, ему было около пятидесяти, и он не снял свою полосатую сине-белую тельняшку, даже занимаясь с ней любовью. Отчего-то Мишель не мог решить, узнает ли он и его. Отчего-то две громогласные, неотвратимые мысли пришли в голову Мишелю, когда он это увидел. Первая – что он наблюдает зачатие близнецов. Вторая – что свое собственное. Он не мог – особенно в состоянии такого изумления и шока – привести к согласию эти две мысли: он знал, что логика должна остановиться на одной из них. Ведь это, в конце концов, не было каким-то однажды захороненным и вновь обретенным воспоминанием, над которым можно было бы размышлять, поскольку в любом случае он не мог быть этому свидетелем. Он понял, что это нечто иное, и рывком задернул шторку.

Как это ни абсурдно, Мишелю приходило в голову только одно: я не в том купе. Он проковылял обратно в коридор и зашел в следующее купе. И снова увидел лишь пустые сиденья и пустые полки над ними. Снова из-под дрожащей шторки лился дневной свет. Он стоял, и это сияние брызгало в него снаружи; и тогда он одним рывком шагнул к окну и отдернул шторку. На стекле был отпечаток маленькой ладони. За контуром ладони был берег. Море. Дом на скале над бухтой, и его мать, которая стояла у конца тропинки, ведущей к берегу. В песке была яма. В яме лежали трупики близнецов; на них не было ни крови, ни следов насилия, но глаза и рты были широко открыты, а личики – сини и безжизненны. Они лежали, нелепо распластавшись, у края ямы, и Мишель увидел, как с дальнего края берега выкатывается большой, почти абсолютно круглый черный камень. Он мерно двигался вдоль воды, пока не докатился до ямы, где встал на место, накрыв тела.

Мишель отбежал от окна. Поезд снова остановился; лишь когда он тронулся вновь, Мишель понял, что не чувствует под собой движения. С пола поднимался пар, поезд отошел от станции, и теперь, когда ночной поток полей катился мимо, Мишель высунулся в темноту из окна в коридоре и не увидел ни одного лица, выглядывавшего из вагонов, ни перед собой, ни после. Окна складывались в клетчатый ручеек из золотых квадратиков, и больше не было видно ни души. Далеко впереди, серебристо пыхнув, исчез паровоз. Мишель рванулся по тускло освещенным коридорам в поиске хоть кого-нибудь. Все купе были пусты. С противоположной стены каждого из них палил все тот же ослепительный свет из-под шторки. Мишель побежал в следующий вагон и в следующий после него, в попытке найти хоть одно окно, в котором не бился бы плененный свет. Вместо этого он понял, что это он пленник – пленник поезда, где с одной стороны стояла глубокая ночь, а с другой – солнечный день, в котором бессознательные, не задержавшиеся в памяти сцены его прошлого врывались в окно каждого купе. В последнем вагоне он столкнулся с кондуктором; он почти ожидал, что тот растает, когда притронулся к нему. Кондуктор уставился на него, не двинувшись с места. «Мсье, – сказал Мишель, с трудом переводя дыхание и не веря, что получит ответ, – где мы?» Мы во Франции, мсье, сказал кондуктор. Все еще тяжело дыша, Мишель выговорил: «Сколько раз, мсье, мы еще будем проезжать Виндо?» Кондуктор попытался подвести его к окну. Вам нужен воздух, мсье, сказал он. Но Мишель не слушал его. Мишель прислушивался к другому звуку, исходившему не из купе, не из конца коридора, не из соседнего вагона. Звук раздавался за пределами поезда, из-за закрытых окон. Яростный стук в стекло и их писклявые, смятенные голоса, умоляющие его вернуться и раздернуть шторы. Мишель оглянулся; когда же он повернулся обратно, кондуктор исчез, и не было ни признака, что он был там, ни признака, что отошел. Поезд не тревожило ничье движение, ни одна душа не выдавала своего присутствия. И Мишель побежал дальше, пробираясь по узкому проходу, из купе в купе, из вагона в вагон.