Дни испытаний - [31]

Ростовцев посмотрел на часы.

— Через пятнадцать минут поднять людей на работу, — сказал он Ковалеву. — Вы, Зарубин, — обратился он к шоферу, — подвезете лес и сразу отправляйтесь в рейс с продуктами и махоркой. На охоту, действительно, послать кого–нибудь нужно. Всему личному составу раздать патроны и быть в боевой готовности… На этом считаю повестку исчерпанной. Можете расходиться по своим местам. Товарищи коммунисты и комсомольцы, помните, что по вам равняются остальные…

Молодцевато поднялся Веселов, медленно встал Тимошихин, четко, по–военному выпрямился сержант Антонов.

А через полчаса уже глухо стучали по сырому дереву топоры, звенели пилы, бросая на снег сочные древесные опилки.

На месте, где предполагалось строить третий дзот, выдолбили ячейку для взрывчатки. Двойное против обычного количество ее рвануло почву так, что вздрогнула под ногами земля. Не успело смолкнуть эхо взрыва, как к воронке кинулись, словно на штурм, люди с лопатами.

Работали по такому же распорядку, какой обычно устанавливается для марша: через каждый час устраивался перерыв на пять минут. Но и эти пять минут не всеми использовались для отдыха. Многие не выпускали из рук лопаты подряд несколько часов.

Ростовцев и Ковалев работали вместе со всеми. И хотя у Ростовцева с непривычки давно уже ныла спина и болели руки, он с каким–то своеобразным азартом швырял лопату за лопатой, отрываясь лишь для того, чтобы проверить, как идут дела у соседней группы. Под утро, делая один из таких обходов, он заметил Голубовского, сидящего в стороне. Лопата, воткнутая в снег, торчала рядом, а сам старшина, сняв рукавицу, внимательно рассматривал что–то на своей руке.

— Что с вами, Голубовский? — спросил Ростовцев, подходя ближе.

Старшина устало посмотрел на него, но с места не встал.

— Мозоли, — односложно ответил он, показывая на белый пузырь у края ладони. — Не могу больше…

— А другие?.. У них тоже, наверное, мозоли…

Старшина, не отвечая, смотрел себе под ноги.

— Вставайте же, старшина, — продолжал Ростовцев. — Мозоли будем лечить потом… — он не повышал голоса, хотя впервые у него появилось желание крикнуть, выругаться, потому что Голубовский работал меньше, чем кто бы то ни было. И вместо этого Ростовцев вдруг вытащил из снега лопату, молча повернулся и подошел к работающим бойцам.

Голубовский понуро следил, как он, ритмично сгибаясь и выпрямляясь, сильно и пружинисто бросал в cтoрону комья мерзлой земли, работая наравне с остальными. Посидев еще с минуту, Голубовский вздохнул и, морщась от боли, натянул рукавицу. Потом медленно подошел к Ростовцеву, тронул его за плечо и с запинкой сказал:

— Товарищ лейтенант, дайте… я сам…

— А мозоли? — спросил Ростовцев, возвращая лопату.

— Я осторожно…

Утром Ростовцев объявил получасовой перерыв на завтрак. Усталые люди расходились молча. Не слышно было обычных шуток. Но когда Ростовцев через некоторое время зашел в дом, где завтракали бойцы, к нему навстречу донесся смех. При появлении его все умолкли, но на лицах были еще улыбки.

— Что это у вас за веселье? — спросил он удивленно.

— Да вот Тимошихин насмешил, товарищ лейтенант, — ответил за всех Веселов. — Ну–ка, Тимошихин, расскажи товарищу лейтенанту, как ты на медведя охотился.

— Чего ж по два раза одно и то же рассказывать, — возразил тот, отставляя в сторону консервную банку.

— Нет, действительно, Тимошихин, расскажите, — попросил его Ростовцев, чувствуя, что бойцы не прочь послушать еще раз.

Тимошихин по привычке вытащил свою трубку и опять, как уже не раз за сегодняшние сутки, спрятал ее подальше. Медленно, с паузами, он заговорил:

— Это, товарищ лейтенант, давно было. Я еще пареньком тогда бегал, лет пятнадцать тогда мне было… В деревне мы жили. Отец мне ружьишко подарил. Ну, я и баловался, ходил охотиться… В ту пору в наше общественное стадо медведь повадился. Стадо на ночь в загоне держали. Вот он туда и ходил. Придет ночью, задерет корову и уйдет. А на следующую ночь опять является. Ну, и решили мужики подкараулить мишку. Сели в засаду… А я обо всем узнал и тоже решил поохотиться. Потихоньку засел с вечера в кусты у самого загона и жду… Стемнело… Сижу это я и подрагиваю. Как–никак, а одному страшно… И слышу — по кустам трещит. Кажется мне, что лезет кто–то черный. Ну, думаю, медведь. Хотел было деру дать, да ноги со страху не двигаются. Чую, волосы на голове даже шевелятся. И тут только и вспомнил о ружье. Поднял его, да в черное–то как бабахну. Заревел медведь не своим голосом… Тут ко мне мужики сбежались. Я им кричу, что медведя убил и в загон показываю. Они — туда…

Тимошихин замолчал. Слушатели, хотя и знали конец, но напряженно ждали продолжения.

— Ну, а дальше что? — спросил Ростовцев.

— А дальше мне от отца выволочка была. И ружье он у меня отобрал и спрятал.

— Почему же?

— Так он, товарищ лейтенант, не медведя убил, — ответил за Тимошихина кто–то из бойцов. — Он свою Буренку покалечил.

— Покалечил Буренку, — согласился Тимошихин все так же серьезно. — Свою же корову и покалечил. Пришлось потом прирезать. А был бы медведь — непременно я бы его положил…

Бойцы снова засмеялись. Ростовцев тоже не мог не улыбнуться.