Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [38]

«Я так восхищен ею, что даже не могу выразить словами. Это было как лесной пожар, раздуваемый ветром. Ее волосы развевались, глаза сверкали, ну, я даже не знаю, как это описать!! Беда в том, что я слишком молод для таких мыслей, и ведь она — царская дочь, и, не дай Бог, могут подумать, что я делаю это неспроста».

Иоанчик продолжал питать глубокую привязанность к Ольге и лелеять надежду жениться на ней (мысль о женитьбе на Ольге впервые, как он сказал, пришла ему в голову в 1900 году) в течение еще нескольких ближайших лет[286].

Баронесса Буксгеведен была поражена тем, как обе старшие девочки держались в тот день. Они в течение всей четырехчасовой церемонии выглядели «серьезными, как судьи». Во время крещения некоторые заметили, что при помазании священным елеем малыш «поднял руку и протянул пальцы, как будто произнося благословение». Такие случайные религиозные символы не остались незамеченными православными: «Все говорили, что это очень хороший знак и что он станет отцом своему народу»[287].

Рождение этого драгоценного мальчика дало повод для рассуждений многих прорицателей и толкователей примет. При этом некоторые из них не скрывали своего недоброжелательства, вплоть до маловразумительных заявлений самого суеверного толка о том, что маленький царевич не был родным сыном Николая и Александры, у которых на самом деле родилась пятая дочь, а нежеланную девочку подменили на долгожданного мальчика[288].

За пределами России к рождению Алексея сложилось гораздо более ровное отношение, хотя оно и стало самым обсуждаемым в столетии событием в череде рождений в монарших семьях. Многие испытали истинную радость как за Александру, так и за российского самодержца. «Престиж императрицы теперь превзойдет влияние вдовствующей императрицы. Она стала матерью мальчика!» — язвительно отметил один американский комментатор. Он подчеркивал усугублявшуюся день ото дня сложность положения Александры — внучки королевы Виктории, живущей в «полудикой» азиатской стране, где вследствие оголтелой суеверности не допускалось проявлений какого‑либо сострадания к тому, что у несчастной императрицы все время рождались только девочки[289]. Бывший американский посол в России был не единственным, кто высказал мнение о том, что отношение к Александре было настолько плохим вплоть до рождения сына, что «если бы вместо него опять родилась девочка… вероятно, было бы озвучено требование к царю взять в жены другую женщину, которая смогла бы родить наследника»[290].

Некоторые наблюдатели за рубежом выступали против дискриминации по гендерному признаку в отношении четырех дочерей Романовых, осуждая, например, тот факт, что они «заслужили» лишь 101 залп салюта в отличие от 301 залпа, который был дан в честь мальчика. Американский журнал «Брод вьюз» («Широкий взгляд») высказал мнение, что четыре юные дочери царя не менее способны «обеспечить преемственность династии»:

«Если бы нынешний царь вернулся к идее Петра Великого и объявил бы великую княгиню Ольгу наследницей престола вне зависимости от рождения в будущем младших братьев… русский народ мог бы осознать, какое преимущество даст такое решение уже в ближайшие несколько лет. Ибо Ольга, которой уже сейчас исполнилось девять лет, находится в достаточно взрослом для наследницы возрасте, чтобы удержать в руках скипетр, случись так, что царь погибнет от рук нигилистов. В то время как рождение младенца, которого уже, как ни забавно это выглядит, произвели в полковники гусарского полка, может только обеспечить стране прозябание в бедствиях долгого регентства в случае этого весьма вероятного события».[291]

В семье Романовых в более широком смысле далеко не все были в восторге от появления этого ребенка. Американский военный атташе Томас Бентли Мотт вспоминал, как был приглашен на обед к великому князю Владимиру, самому старшему дяде Николая, который должен был стать следующим по очередности на престолонаследие после бездетного Михаила, а вслед за ним — и его сыновья Кирилл, Борис и Андрей. 30 июля, после завершения маневров армии, на которых они присутствовали, великий князь Владимир и сопровождавшие его военные атташе, среди которых был и Мотт, прибыли на торжественный обед. Однако, как только они приехали, князю была вручена телеграмма. Он взял ее и немедленно вышел. Его не было около часа, все это время гости оставались в ожидании его возвращения. Когда он вернулся, вспоминает Мотт,

«…мы сидели молча, и так как наш хозяин хранил молчание, то и остальным тоже пришлось молчать. Только смена блюд да быстрые движения высокого казака, который стоял позади стула великого князя и то и дело подавал его превосходительству новую сигарету, в остальное время оставаясь недвижным, нарушали общее безмолвие»[292].

После обеда великий князь снова вышел. Лишь позднее Мотт узнал, что телеграмма, которая произвела такое гнетущее впечатление на князя Владимира и так испортила всем настроение за обедом, была телеграммой о рождении Алексея.

Будь ему известно тогда то, что стало уже ясно Николаю и Александре, великий князь, возможно, не был бы так мрачен. Принято считать, что первые признаки проявились только 8 сентября, спустя шесть недель после рождения, когда у ребенка открылось опасное пупочное кровотечение. Однако оно, по сути дела, началось сразу же, как только была перевязана пуповина, и продолжалось два дня. Лишь тогда докторам удалось остановить его. 1 августа Николай написал Милице подробное письмо от имени Александры, в котором сообщал: