Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни - [19]

Утром 14 ноября 1895 года, в годовщину свадьбы ее родителей и на сорок восьмой день рождения вдовствующей императрицы, состоялись крестины новорожденной дочери императорской четы. Она была наречена Ольгой (в соответствии с принятым в русской православной церкви правилом давать при крещении только одно имя). Это было особенно радостным событием для императорского двора, так как оно знаменовало собой конец официального траура по императору Александру III.

Девочку одели в крестильную рубашку самого Николая II, ее привезли к храму Вознесения, императорской церкви в Царском Селе, в золоченой парадной карете, запряженной шестеркой белых лошадей, с эскортом из казаков царского конвоя. Статс‑дама княгиня Мария Голицына несла Ольгу к купели на подушке из золотой парчи.

По традиции русской православной церкви, родители, Николай и Александра, в самой церемонии участия не принимали. На ней присутствовали члены Синода православной церкви, знатные царские родственники, дипломаты и иностранные высокопоставленные лица, все в полном парадном облачении. Было назначено семь восприемников младенца, в том числе королева Виктория и вдовствующая императрица. В большинстве своем они не смогли присутствовать на крещении лично, поэтому всех представляла Мария Федоровна, в соответствии с требованиями церемониала одетая в русское платье и украшенный бриллиантами кокошник. Ее окружали русские великие князья и княгини практически в полном составе.

Во время службы ребенка «три раза, по православному обряду, погружали в купель, а затем сразу же положили в розовую шелковую стеганую крыжму, обсушили и раздели, а затем передали на руки акушерке, которая тоже выглядела очень торжественно в нарядном шелковом платье»[117]. После этого лицо, глаза, уши, руки и ноги Ольги были помазаны священным елеем, и Мария Федоровна трижды обошла с ней вокруг купели в сопровождении крестных отцов, поддерживавших ее, согласно традиции, с обеих сторон. По окончании церемонии Николай возложил на свою дочь орден Святой Екатерины.

Поскольку роды были достаточно тяжелыми, это неизбежно отразилось на состоянии здоровья Александры, которая очень ослабела, и врачи не разрешали ей вставать до 18 ноября. После этого она время от времени выезжала на прогулки в экипаже вместе с Ники. Тогда в Царском Селе гостили Эрни, брат Аликс, с женой Даки (так звали Викторию Мелиту в семье). Несмотря на то что они собирались пробыть в гостях всего неделю, Аликс проводила с ними не так много времени. Даки жаловалась в письмах к родным на скуку, на то, что Аликс была весьма отстраненной и без умолку говорила только о Ники, «все время безудержно хвалила его». Как результат, Даки пришла к выводу, что любому общению с родственниками ее невестка предпочитает уединение с мужем[118].

Аликс, конечно, ревностно относилась к тем считаным часам, которые она могла провести с Ники, ведь все остальное время она посвящала ребенку. Престарелая няня семьи, Орчи, всегда была под рукой, однако ей отводилась лишь символическая роль присмотра за детской. Уход за ребенком ей не доверили даже на те несколько дней, когда мадам Гюнст, которая в течение трех месяцев оставалась при ребенке как патронажная медсестра, была больна[119]. Присутствие акушерки Гюнст было поводом большого неудовольствия для старой няни. «Орчи спала в голубой комнате и почти не разговаривала со мной, настолько она была обижена, что ребенок не с ней», — сообщала Александра Федоровна Эрни[120].

Профессиональные английские няни были поборницами строгого следования заведенному порядку. Им не нравилось, когда в их заранее определенные роли кто‑либо вмешивается, поэтому прибытие 18 декабря достопочтенной миссис Инман, лично отобранной королевой Викторией на должность няни для Ольги, было не очень радостным событием. Как отметил Николай, его жена боялась, что «приезд новой няни‑англичанки может поменять некоторым образом порядок нашей семейной жизни». Что, конечно же, и произошло, ибо, как опять‑таки он был вынужден отметить, согласно правилам организации ухода за детьми из семей государей, «нашей дочке придется переехать наверх, что довольно скучно и жаль»[121].

На следующий день после приезда миссис Инман ребенок был незамедлительно перемещен из спальни Николая и Александры на первом этаже в детскую спальню наверху, а Николай уже писал своему брату Георгию, жалуясь, что ему и Александре «не особенно понравилось, как выглядит миссис Инман». «В ее лице есть что‑то тяжелое и неприятное, — писал он брату, — и, похоже, она женщина упрямая». И ему, и Александре показалось, что от нее «будет много неприятностей», поскольку она тут же принялась наводить везде свои порядки: «Она уже решила, что нашей дочери не хватает комнат и что, по ее мнению, Аликс слишком часто появляется в детской»[122].

В то время единственным местом, где верноподданные могли бы увидеть своего государя и государыню, был отнюдь не императорский двор в Санкт‑Петербурге, а Александровский парк Царского Села, где царственная чета катала свою малышку в детской коляске. Внешний мир знал и того меньше. В британской прессе высказывалась надежда, что неформальный подход царицы к материнству может дать положительный политический эффект: «Правильное отношение, проявленное в решении молодой жены, будет более способствовать объединению матерей России вокруг ее величества, чем многие более внушительные мероприятия супруги царя. И благодаря их поддержке императрица сможет достигнуть многого»