Дневники Кэрри - [39]

— Нет!

— А я думаю, да.

— Я обхожу медведя вокруг и вижу, что сзади он был распорот, а затем тщательно скреплен с помощью английских булавок.

— Что происходит?

К нам подбегает Мисси, с ее ног стекает пена.

— Это! — говорю я, расстегивая булавки.

— Кэрри, не надо, — плачет Доррит, когда я засовываю руку в игрушку. Первое, что я достаю, это серебряный браслет, который я не видела уже много месяцев. За браслетом следует маленькая трубка, с помощью которой курят марихуану.

— Это не моя… Клянусь! Это моей подруги, Шэрил, — настаивает Доррит. — Она попросила меня спрятать.

— Ага, — говорю я, передавая трубку Мисси. И затем мои руки нащупывают мягкую зернистую кожу маминой сумки.

— Вот она! — восклицаю я, с размаху вытаскиваю ее на свет, кладу на кровать… и мы втроем с ужасом смотрим на то, что когда-то было дорогой французской сумкой.

Она испорчена. Вся передняя часть с маленьким накладным кармашком, где мама хранила чековую книжку и кредитные карточки, заляпана розовыми пятнами, цвет которых точь-в-точь совпадает с тоном лака на ногтях Доррит. Я слишком потрясена, чтобы что-то сказать.

— Доррит, как ты могла? — ругается Мисси. — Это была мамина сумка. Как ты могла ее испортить? Ты не могла, например, что-нибудь сделать со своей сумкой?

— Почему Кэрри должны были достаться все мамины вещи? — спрашивает Доррит.

— Не должны, — говорю я, удивляясь тому, насколько спокойно и разумно звучит мой голос.

— Мама оставила эту сумку Кэрри, потому что она старшая, — говорит Мисси.

— Нет, не поэтому, — причитает Доррит. — Она оставила ее Кэрри, потому что любила ее больше.

— Доррит, это неправда…

— Нет, правда. Мама хотела, чтобы Кэрри — во всем была похожа на нее. Кроме того, что мама умерла, а Кэрри до сих пор жива.

От этих слов Доррит внутри меня все сжимается. Она выбегает из комнаты, а я начинаю рыдать. Я не умею красиво плакать, как, например, героиня «Унесенных ветром», хотя так, наверное, бывает только в кино. Мое лицо опухает, из носа течет, и я не могу дышать.

— Что сейчас сказала бы мама? — спрашиваю я Мисси между всхлипами.

— Ну, я думаю, сейчас она бы точно ничего не сказала, — отвечает Мисси.

И вот оно: черный юмор — что бы мы без него делали.

— Я имею в виду, — улыбаюсь я между иканием. — Это же просто сумка, так? Это не человек.

— Я думаю, что нам стоит раскрасить мистера Панду в розовый цвет, — говорит Мисси. — Давай проучим Доррит. Она оставила розовый лак открытым под раковиной, я чуть не перевернула его, когда искала «Нэр».

Я бегу в ванную.

— Что ты делаешь? — протестует Мисси, когда вместо мистера Панды я беру сумку и начинаю раскрашивать ее лаком. Когда процесс завершен, я поднимаю сумку наверх, чтобы получше рассмотреть, что получилось.

— Вот это круто, — говорит Мисси, одобрительно качая головой.

Мне тоже кажется, что получилось действительно очень здорово.

— Если это сделано преднамеренно, — говорю я, неожиданно кое-что понимая, — то это модно.

— О боже мой! Я обожаю твою сумку. — Старшая официантка в восторге от моей работы. На ней надеты полосатые леггинсы, а волосы скручены в маленькие пучки, напоминающие безе. — Я никогда не видела ничего подобного. На ней твое имя? Кэрри?

Я киваю.

— Меня зовут Айлин, — говорит она. — Я бы хотела иметь такую же сумку с моим именем.

Она берет два меню и провожает нас к столику на двоих рядом с камином.

— Самое романтичное место в ресторане, — шепчет она, подавая нам меню. — Веселитесь, ребята.

— Постараемся, — говорит Себастьян, быстро разворачивая свою салфетку.

Я не выпускаю сумку из рук.

— Она тебе нравится?

— Это же просто ридикюль, Кэрри, — говорит он.

— Это, Себастьян, не просто ридикюль. И потом, ты не должен называть сумку ридикюлем. Ридикюли существовали в семнадцатом веке. В то время люди использовали для взаиморасчета не бумажные деньги, а монеты, они их складывали в ридикюли, а те прятали среди одежды, чтобы их не украли. Сумка же предназначена не только для того, чтобы носить в ней деньги или другие вещи, это еще и модный аксессуар, и его должны все видеть. И потом, это не просто какая-то старая сумка. Она принадлежала моей маме…

Тут я умолкаю, его совершенно не интересует происхождение моей сумки. Эх, мужчины, думаю я, открывая меню.

— Мне все-таки больше нравится обладательница сумки, чем сама сумка, — говорит он.

— Спасибо.

Я все равно немного обижена на него.

— Что ты будешь?

Я думаю, что мы должны вести себя, как взрослые, раз уж пришли в такой модный ресторан, поэтому решаю подумать, прежде чем сделать выбор.

— Я еще не решила.

— Официант? — говорит он. — Будьте добры, два «Мартини». С оливками вместо украшения из цедры апельсина.

Затем он обращается ко мне:

— У них лучший «Мартини» в городе.

— Я бы хотела «Сингапурский слинг».

— Кэрри, — говорит он, — ты не можешь заказать «Сингапурский слинг».

— Почему?

— Потому что здесь принято пить «Мартини». К тому же «Сингапурский слинг» — это ребячество. — Он бросает на меня взгляд поверх меню. — И кстати, о ребячестве. Что с тобой сегодня происходит?

— Ничего.

— Хорошо. Тогда попробуй вести себя нормально.

Я открываю меню и начинаю его изучать.

— Здесь очень хорошо готовят отбивные из барашка, а французский луковый суп просто великолепен. Когда я жил во Франции, это было мое любимое блюдо. — Он смотрит на меня и улыбается: — Просто пытаюсь быть услужливым.