Дневники и письма - [5]

Некоторые рецензенты пытались доказать, что идейное содержание этого фриза сформировалось под влиянием немецких идей и моего общения со Стриндбергом в Берлине; вышеописанные сведения, надеюсь, достаточны для того, чтобы опровергнуть это утверждение. Само эмоциональное содержание различных частей фриза напрямую вытекает из переломной эпохи восьмидесятых годов и возникло как реакция на преобладавший в те годы реализм.

Фриз задуман как серия декоративных картин, которые в целом должны представить образ жизни как таковой. Сквозь них тянется изогнутая линия побережья, за которым лежит море, вечно находящееся в движении, а под кронами деревьев разворачивается многообразие жизни, с ее радостями и печалями.

По моей задумке, фриз должен был быть представлен в таком зале, который давал бы ему подходящее архитектурное обрамление, так, чтобы каждая его часть занимала подобающее ей место, не нарушая при этом целостности впечатления; но, к сожалению, до сих пор так и не нашлось никого, кто вызвался бы осуществить этот план.

«Фриз жизни» следует также рассматривать в связи с оформлением актового зала Университета – фриз во многом предвосхитил эти работы, и без него они, возможно, вовсе не были бы созданы. Благодаря ему у меня развилось оформительское чутье. Эти работы также объединяет идейное содержание. «Фриз жизни» крупным планом изображает печали и радости отдельного человека, а полотна в ауле Университета – великие предвечные силы.

«Фриз жизни» и работы для университетской аулы пересекаются в картине «Мужчина и Женщина» (см. Иллюстрации – «Обмен веществ»), где на заднем плане изображены лес и золотой город.

Его нельзя назвать законченным, так как он все время находился в работе, с долгими перерывами. Поскольку я работал над ним в течение долго времени, он, разумеется, неоднороден по технике. – Многие из этих картин я воспринимал как эскизы и намеревался придать всей серии большее единообразие, лишь когда нашлось бы подходящее помещение.

Теперь я вновь выставляю свой фриз, во-первых, потому, что считаю его слишком хорошим произведением, чтобы о нем можно было забыть, а во-вторых, потому, что в течение всех этих лет он имел для меня, в чисто художественном отношении, такое большое значение, что я сам хочу видеть его целиком.

Из недатированной записной книжки

Своим искусством я пытался объяснить жизнь и ее смысл самому себе – и хотел помочь разобраться в жизни другим. – Мне всегда лучше работалось над картинами о себе. —

Я выставлял их вместе и чувствовал, что отдельные картины связаны друг с другом содержанием. – Когда их выставляешь вместе, они сразу начинают звучать и воспринимаются по-другому, нежели по отдельности. Они образуют симфонию.

Так я решил писать фризы.

Из разрозненных заметок 1918

Фриз, как мне кажется, вполне может иметь воздействие, аналогичное воздействию симфонии. Он может взмывать к свету и нырять в темные глубины. Его сила может местами расти, местами падать. И все равно сквозь все картины могут раздаваться и отражаться друг в друге одни и те же звуки, и там и тут могут прорываться пронзительные ноты, барабанные дроби.

И все равно может возникнуть ритм.

Этот фриз воздействует как симфония, в нем есть ритм. И можно при желании ясно это увидеть даже у Бломквиста[19], хотя развеска, выполненная в спешке, оставляет желать лучшего.

Кроме того, я совершенно не согласен с мнением, будто фриз должен состоять из картин одинакового формата. Напротив, я считаю, что разность форматов делает его более живым. Кроме того, для наддверного и надоконного пространства часто бывают необходимы картины иных форматов.

Эту серию картин я считаю одной из моих самых значительных работ, если не самой значительной.

Она так и не встретила понимания у меня на родине. Прежде всего, раньше всего и лучше всего ее поняли в Германии.

Записная книжка (1889–1890) «Иллюстрированный дневник»

Только для моего личного чтения.

После моей смерти дать просмотреть свободомыслящим понимающим людям.

Э. Мунк, сент. 1932 г.

Господину профессору Скрейнеру[20] от Ингер Мунк[21].

апр. 1944 г.

* * *

Высокий склон, поросший травой, на вершине тянется к небу лес. На склоне пасутся коровы и овцы, слышен звон колокольчиков. Над склоном голубое небо, покрытое редкими белыми облаками, а внизу долина. Трава такая зеленая, а небо такое голубое. За крохотными ягнятами из леса может наведаться медведь, и потому к ним приставлен мальчонка с хворостиной, которой он медведя и прогонит. Под склоном, в долине, убирают сено…

Вдали виднеется множество белых шатров. Перед одним из них сидят мужчина и женщина и ведут долгую беседу. —

Усадьба. Посередине двора стол из серого камня, вокруг него каменные сидения. С одной стороны – большой хлев с высоким заездом на сеновал, с другой – низкие домики для возчиков и загоны для овец. Как-то один ягненок сломал ногу, и они били его, пока не забили до смерти. Он был такой маленький, беленький. Лежал, распластавшись на траве, едва живой.

* * *

Они сидели, плотно прижавшись друг к другу на маленьких детских стульчиках у подножия большой двуспальной кровати; рядом на фоне окна темнел силуэт высокой женщины. Она сказала, что должна их покинуть, вынуждена их покинуть – и спросила, будут ли они горевать, когда ее не будет – и они должны были пообещать ей держаться Иисуса, тогда они встретятся с ней снова на небесах.