Дневники Берии - [38]

— И он оплатил твой проезд сюда?

— Нет. Он пригласил меня только что. Сказал, что хочет купить право на постановку фильма по моей книге.

— Я могу это использовать?

— Да. Мне не помешает известность, даже если Фланагану это не понравится. Давай условимся: я пойду на этот вечер и, если случится что-нибудь скандальное, я тебе тут же сообщу.

— Нужно что-нибудь новенькое, и не позднее 11 часов, а то все в газете уже уйдут домой.

— Хорошо, не позднее одиннадцати, — повторил я, и тут появился Ласло Ласлов. Я представил его Смоллету как поэта. Мы втроем поужинали в ресторане, и на прощание я сказал Смоллету: «Встретимся в баре без четверти одиннадцать».

— Какой странный, — заметил Ласло, когда Смоллет ушел. — И он всегда так много пьет?

— Всегда. Но он надежный, я знаю его давно.

Ласло взглянул на часы:

— Уже почти девять. Может, пойдем?

* * *

Вечер был в разгаре. Было много народу, сильно пахло духами и гаванскими сигарами. Мы едва нашли место за столом в углу, драпированном тканью, похожей на паутину.

И что я здесь потерял, думал я. Хотя, конечно, хороший контракт не помешает, особенно если не выгорит дело с дневниками. Я думал о Татане, о Борисе, о том, что они были сейчас вместе. Вдруг подошел Фланаган с женой.

— Вам здесь хорошо? — спросил он. Какая-то актриса втиснулась между нами и воскликнула:

— Это грандиозный вечер, Шон!

Все улыбнулись, за исключением миссис Фланаган. Это была маленькая женщина с высокой грудью, туго обтянутой зеленым шелком. Волосы ее были тщательно причесаны, глаза обрамляли густые, сильно накрашенные ресницы. Она напоминала мне хорошенький пончик, украшенный краской и драгоценными камнями. Я представил ей Ласло, он наклонился, поцеловал ей руку, она улыбнулась.

Шон похвастался подарком жены — громадным брильянтом на массивной золотой цепочке.

— Вы здесь фильм снимаете? — вежливо поинтересовался Ласло. — На вечере много наших кинематографистов, я многих знаю.

— Да, конечно, — сказал Шон. — Не хочу сказать ничего плохого, но приходится иметь дело с венграми. Хотя фильм предназначен для показа за пределами этой страны. Мы снимаем оргии в старых замках — историческое порно. Хотя я знаю, что вы, коммунисты, — известные пуритане, и назовете это порнографией, уж точно.

— Я не коммунист теперь, — сказал Ласло.

— Ну конечно, конечно. Никто в Венгрии уже больше не коммунист. Ну прямо, как немцы? — он засмеялся, отпил из бокала с шампанским. — За тебя, Ласло! — сказал он, поднимая бокал, но венгр даже не пошевелился.

Тут я не выдержал:

— Ради бога, не забывай, что ты не в Баварии! Ты здесь в гостях и мог бы быть повежливей!

Фланаган пришел в ярость.

— Вон отсюда, — сказал он, и за его плечом, немедленно вырос телохранитель. — Видеть не хочу этих червей!

Ласло спокойно пил шампанское, будто ничего не случилось. Я встал. Телохранитель оттолкнул меня, устремился к Ласло и вцепился ему в плечо.

Через секунду мы уже были в фойе.

— Как вы? — спросил я Ласло.

— Все в порядке?

— Это мелочь, не такое бывало, — сказал он.

Мы поспешили в бар, было без четверти одиннадцать. Смоллет уже ждал, попивая вино.

— Пошли к тебе, Фрэнк, — сказал я. — Ты получишь скандальный сюжет!

Смоллет вмиг протрезвел.

— Английский писатель и венгерский поэт изгнаны с вечера Фланагана. Как тебе это? — спросил я.

Через десять минут он передал необходимую информацию в Лондон.

* * *

На следующее утро я завтракал со Смоллетом. Он выглядел весьма довольным вчерашними событиями.

— Фрэнк, хочу тебе сказать кое-что интересное, — начал я.

Он оживился, огляделся:

— Как ты думаешь, здесь есть подслушивающие устройства?

— Вряд ли. Слушай, Фрэнк, если ты обещаешь два месяца молчать как рыба, я преподнесу тебе шикарную историю.

Он кивнул:

— Я знаю правила, не беспокойся.

— Если ты проговоришься, то подведешь не только меня, но и многих других, и к тому же погубишь замечательную историю.

— Слушай, не надо читать мне лекции. Давай факты.

Я начал медленно:

— Ласло Ласлов (между прочим, это его не настоящее имя) прошлой осенью ездил в Россию, и ему в руки попала рукопись.

— Принадлежащая перу будущего нобелевского лауреата?

Я отрицательно покачал головой.

— Автор этой рукописи не мог стать лауреатом, даже если был бы жив сейчас. Да это и не литература в точном смысле этого слова. Это дневник — личные воспоминания одного из советских руководителей высшего ранга.

Смоллет перестал жевать:

— Как его имя?

— Неважно. Узнаешь потом, через два месяца, если мы вообще договоримся.

— В последнее время столько мемуарной литературы пришло из России. Пеньковский — Светлана — Хрущев. Но не все мемуары подлинные, — сказал Смоллет.

— Об этом пусть ломают голову издатели.

— А ты читал этот дневник?

— Еще нет. Сегодня Ласло даст его мне.

— И ты провезешь его в Австрию, да? А если тебя поймают?

— Постараюсь, чтобы не поймали.

— А почему ждать два месяца?

— Чтобы не подвести людей. Например, Ласло. И других, живущих на Западе. Ты должен полностью на меня положиться и ждать моего сигнала.

— А почему ты сам не хочешь опубликовать эту историю? — спросил Смоллет.

— Потому, что я не просто курьер. Я должен буду убедить издателей, в частности, американских, в подлинности документа, а иначе никаких денег не видать. Мне нужен хороший свидетель. Ты им и будешь.