Дневники 1918-1919 - [20]

Она подбирается к душе моей болеющей, как утренняя звезда подбирается к бледному месяцу, и он видит, что напрасно светил всю ночь и творил очарование предметов, — никакое лунное очарование не сравнится с лучами, создающими жизнь новую, и бледный месяц скрывается в небе, и с ним скрывается утренняя звезда, неизменная и любимая вестница его исчезновения.

Скрою же грусть свою и тайну свою отдам небесной лазури.

Отдам же грусть свою небесам — пусть они дадут за нее радость вам, и тайна моя, растворенная в золотых лучах солнца, незаметным, нечаянным и радостным чудом украсит для детей луга цветами, поля хлебами, моря просторами и воздух прозрачностью.

Урсика[59] нечем стало кормить, и он стал от нас пропадать, является к нам раз в неделю, проведать, всегда в новом ошейнике, с новым бантиком, все-таки помнит нас, не забывает: ошейник и бантик Иван П. снимает каждый раз, а он опять приходит с новым.

Так у собачки нашей тоже двойная жизнь началась: кормится в одном месте, а душою живет с нами. <Зачеркнуто: Жиличка наша>

Из банка бежала барышня-машинистка, саботажница торговала газетами, такая худенькая, и только вечером возвращалась домой, теперь не торгует больше газетами, а часто возвращается утром, и было у нее на пальце одно колечко с бирюзой от жениха, убитого на войне, на днях заметил у нее другое, золотое, а сегодня вижу и третье, потолще.

— Последний раз говорю — возвращайся в банк. Куда идти, что делать — будто не знает, теми колечками скоро, наверное, переделается ошейник Урсика.

На Тучковом Мосту сегодня в неурочный час, утром, когда чиновники идут в министерство, слышу, кто-то великолепно крикнул:

— «Биржевая»! Вечерняя!

Посмотрел, чиновник идет с портфелем, такой молодцеватый, он, конечно, и крикнул, так себе, пустил по привычке, может быть, горло прочистить или демонстративно заявить, что саботажник-газетчик возвращается на службу.

— «Биржевая»! Вечерняя!

Все смотрят на него и смеются. А может быть, и свихнулся немного, и двойная жизнь его так выходит наружу.

При церкви большая толпа — не митинг! Об этом забыли совершенно, о чем теперь говорить, все надоело, я спросил, какая это очередь.

— Лепешки продают! Восемь гривен за штуку.

Я, конечно, стал в очередь, и все боюсь, что не хватит, разберут и только время так пропадет. Вот кончаются, и нет, побежал куда-то, еще корзину принес, всем хватит.

— Сколько? две?

— Три, можно четыре, можно пять, десять можно!

— Давай десять! — Очередь протестует.

— Ничего, хватит.

Десять ржаных больших толстых лепешек несу я домой, вот порадую, так тяжело.

— Лепешки, господа!

— Лепешки! милый, яхонт, изумруд наш!

— Пожалуйте! только все не дам: по пол-лепешки и на ключ!

Разделил по пол-лепешки, и вдруг кто-то:

— Земля!

Потом все:

— Земля, тьфу, тьфу, тьфу!

Все плюются. Рассмотрели: лепешки сделаны из глины и навоза. И горе и смех, сейчас же смех:

— Лепешки «Земля и Воля».

— Нет, — говорю, — «Воля и Земля», сначала была воля. Мы сидели в тюрьме.

— А теперь земля: эти лепешки называются потому «Воля и Земля».

Продекламировал:

— «И кто-то камень положил в его протянутую руку...»[60]

29 Марта. Земля и воля.

— Ну, скажи, скажи...

— Дорогой, только слов нет: это нельзя сказать.

— А как же быть?

— Не знаю, как быть: надо не говорить, а слушать себя.

— Но ведь нужно же что-нибудь делать, как же все слушать, нужно и действовать.

- Почему-то думаешь, что, творя, ты действуешь. Вот уже почти месяц мы говорим, и что же сделано, что стало ясно?

Будьте смелы, писатели, не ждите, что вам покажется из этого хаоса лицо человека и вы тогда возьметесь за перья; как покажется — так знайте, что кончилась страшная правда и началась приятная ложь.

Хожу возле погибели — показалось простейшее без слов, как тогда, и я узнаю в нем свое и с ним соединяюсь с болью и радостью.

***Деревня

Раздел мужицкий Власть земли Митинги Силы хаоса Хаос

Огонь, кровь Очищение

Воля Земля и воля Земля Планета

Скифия Простор

Усадьба Раздел

Власть культуры Истощение словами бессильные слова дочь Теснота Руси связь

Разрыв Николай

Раздел (Ремизов)

Мать дети Ширь Руси

Михаил Терзаемый

<1 нрзб.> (Европа) Сергей***

(Из Разумника)

Действие: в усадьбе Орловской губернии[61]. Время: ранняя весна 1917 года — до осени.

Лица: Марья Ивановна Пришвина, сильная властная старуха, как переменная погода: то раскроется радостно и щедротно, то скупая и подозрительная, то гневная, то кроткая (умирает).

Лидия Михайловна Пришвина, дочь ее, старая девица, вечно ссорится и любит ее тайно: ее роль — связь, которая трагически рвется.

Михаил — любимый сын старухи: надежда, солнечная сторона ее (из Горького), доктор.

Николай — старший брат, подавленный материнским хозяйством: мелочная, собирательная сторона ее (из Ремизова), сборщик монопольный.

Сергей — младший, писатель, социалист (из Чернова-Разумника[62]), человек бумаги — слова, будущий левый эсер.

Первое действие: в столовой — мать ссорится с сестрой за столом и о ней с Михаилом, и о войне, и земле, и завещании... Выставляют балкон — весна. Хозяйственные распоряжения. Градусник, мужики у балкона. Мать больна. Сестра на диване: ссора — уходит! Умерла. Суета и никого: трюмо и Петр Петров. Завешивает трюмо, дает телеграммы.