Дневники, 1862–1910 - [114]

Уехал Андрюша; мне его всегда жалко. Миша был на цыганском концерте. Саша бегала и играла с Соней Колокольцевой. Известий сегодня ни от кого нет. Из дому я не выходила сегодня. Снег, и на точке замерзания.

19 ноября. Брала второй урок музыки у мисс Белый и не могла оторваться от фортепьяно и после урока проиграла еще четыре часа. Ужасно хотелось поиграть с кем-нибудь в четыре руки последнюю неоконченную симфонию Шуберта, но не с кем было. Вера Кузминская в истерическом состоянии была очень жалка. Сережа кашляет и всё покупает какое-то имение со Степой, что мне крайне не нравится.

Было письмо от Льва Николаевича; он пишет, что хотя скучает без меня, но ему хочется уединения для работы, так как он стар и жить и писать осталось недолго. Для человечества эти аргументы, может быть, и очень важны, но для меня лично – надо делать большие усилия, чтобы думать, что писание статей важнее моей жизни, моей любви и моего желанья жить с мужем, находить в этом счастье, а не искать его вне этого.

Вечером посетила тетеньку Шидловскую, ей за 72 года, и очень с ней скучно; но часто себя представляю в этом возрасте одинокой – и жутко делается. Гололедица, езда по скользкой мостовой мучительна; вчера лил дождь, сегодня всё замерзло и блестит днем на солнце, ночью в белом лунном свете.

Сейчас гадала на картах, и два раза мне вышла смерть. И вдруг мне страшно стало умереть, а я так недавно желала смерти. Ну, да будет на всё воля Божья! Немного раньше или позднее, не всё ли равно.

23 ноября. Москва. Хамовнический пер. Начинаю книгу с тяжелого дня. Всё равно на свете больше горя, чем радости. Вчера вечером Андрюша и Миша собрали большое общество мальчиков и пошли караулить привидение в доме Хилковой на Арбате. Под этим предлогом пропадали всю ночь и вернулись домой в 9 часов утра. Всю ночь, до 8 утра, я их ждала с таким волнением, что задыхалась просто. Потом я плакала, сердилась, молилась… Когда они проснулись (в первом часу), я пошла к ним, сделала им выговор, потом разрыдалась, сделалось у меня удушье и спазма в сердце и горле, и весь день я лежала и теперь как разбитая. Мальчики присмирели, особенно Миша; его совесть еще помоложе, почище.

От Левы письмо; огорчается, что отец злобно спорит, кричит и горячится. От Тани телеграмма вчера из Севастополя, она едет домой. Что-то она будет делать! Бедная Маша не поправилась и всё слаба и плоха. Получила от нее письмо. Сережа тих и очень приятен своим умом, музыкальной талантливостью и деликатностью.

Мороз, снег. Читаю третью часть биографии Бетховена и в восторге от него. Взяла еще один, третий урок музыки и сейчас, от 11 до часу, упражнялась на фортепьяно.

24 ноября. С утра отправилась в лицей к директору по поводу Миши. Опять он требовал полного поступления, опять уговоры Миши, его несогласие – и на всё руки отпадают.

Потом в Думе подавала заявление Миши для поступления в вольноопределяющиеся. Потом свезла статью Льва Николаевича в «Русские Ведомости» – перевод со шведского. Вернувшись, переоделась и поехала поздравить именинниц: Дунаеву, Давыдову и Ермолову. Я люблю этот светский блеск, красивые наряды, изобилие цветов, мягкие, учтивые и изысканные внешние формы речи, манер. Как всегда, везде и во все мои возрасты – общее удивление и выражение это мне по поводу моей будто бы необыкновенной моложавости. Истомин особенно был изысканно любезен.

Вернувшись, часа ½ играла на фортепьяно. Вечером были Раевский и брат Петя с дочерью. Ночью от 12 до двух опять играла. Мне хочется двигаться вперед, и нет возможности найти время. Сережа играл очень приятно. 10° мороза, луна.

Сергей Иванович ни разу у меня не был. Он что-нибудь услышал о ревности Л. Н. и вдруг изменил свои дружеские отношения ко мне на крайне холодные и чуждые. Как грустно и как жаль! А иначе объяснить его холодность и непосещение меня я не могу. Уж не написал ли ему что Л. Н.?

25 ноября. Вернулась из Ялты Таня – и духовно, и телесно поправившаяся. Был Илюша, как всегда – за деньгами. Вечером Сергеенко, Дены, шум, разговор, я очень устала. Пропал день даром: ни игры, ни дел, ни чтения – ничего. Пробегала за покупками, послала часы Андрюше к именинам, послала внукам гостинцы, взяла себе билеты в концерты.

Таня говорит, что Л. Н. о жизни в Москве говорил как о самоубийстве. Так как он будто бы для меня приезжает в Москву, то, значит, я его убиваю. Это ужасно! Я написала ему всё это, умоляя его не приезжать. Мое желание сожительства с ним вытекает из моей любви к нему, а он ставит вопрос так, что я его убиваю. Я должна жить тут для воспитания детей, а он мне это всегда ставит в упрек! Ох, как я устала от жизни!

26 ноября. Весь день провела в театрах. Утром возила Сашу, Веру Кузминскую и Женю Берс в театр Корша смотреть «Горе от ума». Играли очень дурно, и было мне скучно. Вечером Таня меня упросила ехать с ней смотреть итальянскую актрису Тину ди Лоренцо. Это красивая, с темпераментом итальянка, но, не зная языка и пьесы («Adrienne Lecouvreur»), не очень было интересно смотреть и слушать. Очень я утомилась, почти не играла сегодня, и теперь хотелось бы дома посидеть.