Дневник театрального чиновника (1966—1970) - [21]

), ни Тодрии — в предубеждении их вроде не обвинишь.

В антракте Борис Владимирович говорил Велиховой (критик), которая спектакль не принимает, что Станиславский так ставил Чехова накануне революции, когда в воздухе носилось предвестье объединения людей. А у Чехова они все одинокие, пьеса состоит из одних монологов, здесь, в сущности, и нет диалогов, вот это и ставит Эфрос по Чехову. По окончании спектакля Игнатова из «Советской культуры» спросила Бориса Владимировича, не решил ли он написать для них статью о спектакле. Он отказался и спросил ее, как ей спектакль. Она ответила после заминки: «Сложно». По дороге домой (я его провожала) Борис Владимирович объяснил, что отказал Игнатовой, так как не хочет связываться с «желтой» прессой, что он, естественно, разбирая спектакль, напишет не только о его достоинствах, а они вычеркнут положительное, оставят отрицательное, и будут потом ссылаться, что вот, мол, и Алперс критикует, и с ними ничего не поделаешь. Еще Борис Владимирович очень хвалил Антоненко, что это лучшая Маша, какую он видел в своей жизни, что она лучше даже Книппер — Чеховой.

Потом он рассказал, что месяца полтора назад Солженицына вызвали в Союз писателей и предъявили ему всякие обвинения, не разбирая творчества по существу, а больше ссылаясь на западную печать и радио, почему о нем так говорят. Хотели исключить из Союза, но не посмели. «Обвинителем» выступил какой-то писатель — нацмен, непорядочно вел себя Федин, и только два человека за него вступились — К. Симонов, который не отделял себя от Солженицына, и Салынский, который тоже очень хорошо говорил. Прекрасно выступил Солженицын, перейдя в наступление. Голосовать предложение об исключении не посмели. Все шло под стенограмму, которую, видимо, отправили «наверх».

А у нас в Министерстве ходят всякие слухи о реорганизации, что опять нас сливают с кино, с печатью, с радио, с телевидением. Уже упразднили Комитет по культурным связям, и многое отойдет нашему Министерству. Что будут перемены и «наверху». И весь улей высшего чиновничества дрожит за свои кресла, все не спят, все злые, как осенние мухи.

3 декабря

Сегодня с мамой была второй раз на «Доходном месте». Не знаю, то ли влияние Алперса, то ли настроение неподходящее, а может, все-таки такой спектакль, что смотреть можно лишь один раз (как «Братская ГЭС»), но почти не понравилось, много суеты, беготни, вращений, от которых у мамы кружилась голова. Вроде много выдумки, хорош Миронов, но какое-то тусклое, а не радостное впечатление.

А днем шла дурацкая игра, затеянная еще вечером 2 декабря, когда позвонил Кошелев и сказал, что Владыкин хочет посетить рижский ТЮЗ, но «инкогнито». Договорились, что на Куйбышева пришлют места для Владыкина, но на имя Кошелева. И вот весь день «великие мужи» решали, как лучше поступить — приходить Владыкину открыто, предупредив, или «тайно». А что в этом спектакле? Ну в чем дело? Сам по себе спектакль малоинтересный, есть какие-то режиссерские находки, но вообще-то сумбурно сделанная композиция, смелость копеечная, актеры очень слабые, всего двое-трое прилично читают стихи.

1968 год

1 января

Итак, последняя запись была сделана мной 3 декабря 1967 года. 7 декабря я уехала в Польшу. Упомяну, что же я видела в польских театрах за 12 дней пребывания в Варшаве и Кракове. Самое большое впечатление, которое не смогли затмить все последующие спектакли, оставил поистине прекрасный спектакль «Марат и Маркиз де Сад» Вайса в постановке и оформлении Конрада Свинарского, недаром он считается у них лучшим спектаклем года. Режиссер, он же художник, актеры — вот где высочайший профессионализм и подлинная страсть. Потом «Закат» Бабеля в постановке Богдана Коженевского в «Атенеуме», самыми лучшими сценами в котором была сцена «В синагоге» и финал. В театре «Вспулчесне» я видела два спектакля с Ломницким «Не до обороны» (не помню, как точно переводится) Осборна и «На всякого мудреца довольно простоты». Актер прекрасный, но где-то техника у него становится самоцелью. В «Национальном театре» «Воскресение Христово» в постановке Казимежа Деймека несколько удивило меня тем, что в такой верующей стране (а в этом я убедилась сама) идет такой саркастический спектакль о вере. Еще в «Атенеуме» я с большим удовольствием смотрела очень интересное зрелище по пьесе Агнешки Осецкой «Когда цветут яблони» — какая пластика и ритмика у актеров, как они все двигаются, поют и играют, как отделана каждая миниатюра. С большим любопытством я пошла на Пинтера «День рождения Стенлея» в «Театр Польский», смотрела с интересом, но, честно признаться, ничего не поняла. В «Сирене» же отдельные тексты были такие, что все наше руководство и репертуарную коллегию хватил бы инфаркт. Это все в Варшаве. В Кракове я видела «Баню» Маяковского — это первая режиссерская работа очень известного в Польше театрального художника Шайны — конструктивное оформление, прозодежда и какая-то удивительная атмосфера того времени, пьеса сокращена, выброшен образ жены, спектакль идет в напряженном темпе; в филиале «Театра Словацкого» — новую комедию Сковронского «Рожденная в рубашке», которая вполне может пойти и у нас, а в театре «Розмаитости» — инсценировку романа Гроховяка «Тризмус» о том, как бывший немецкий комендант концлагеря пишет свои мемуары — и никакого раскаяния, все происходившее он логически объясняет, и сам по своим качествам он нормальный человек, любивший жену, но ради идеи, в сущности, ее предавший, — и это звучит как предупреждение каждому: а вот ты сам сейчас не поступаешь так, что потом кому-то будет страшно? А еще в Кракове я была в любопытнейшем месте, в знаменитом краковском студенческом кабаре «Под баранами» — это подвал с лестницей, уходящей вверх, освещаемый свечами, где гости размещаются на помосте, а ведущий — в цилиндре с колокольчиком в руке. Удивительная атмосфера, кругом в основном молодежь, но понять всю прелесть происходящего без знания языка трудно, здесь переводчицы мало.