Дневник смертницы. Хадижа - [16]

Даже летом я сижу, смотрю на горы через обрыв — и уже жду, когда они начнут засыпать. Почему так? Они еще не спят, солнца на всех хватает, и даже птицы еще не знают, что скоро они улетят, а я уже сижу и жду, когда горы заснут. Зачем думать о плохом? Зачем ко мне приходят такие мысли? Может быть, это из-за шайтана, который в последние дни разговаривает со мной все чаще?

Раньше я могла жить без сахара и пить два стакана чая с одним кусочком. Потом мне стало не хватать. С того дня, как я первый раз без спроса вошла в бабушкину комнату и нашла мешок с сахаром, мне уже не хватало одного большого куска в день.

— Бери еще! Бери! — говорил мне шайтан.

Я знала, что это плохо. Если бы мы жили раньше, мне бы отрубили руку. Я так боялась, что старые адаты вернутся и мне отрубят руку. Что я бы делала с одной рукой? Только масло сбивать одной рукой можно. Но я же не хотела всю жизнь сбивать масло! Я хотела ткать ковер. Я хотела научиться писать, как дедушка, сидеть на почте и писать буквы на бумаге ручкой. Я даже рисовать хотела. Но людей по нашим обычаям рисовать нельзя, Аллаху это не нравится. А природу рисовать мне не нравилось. Поэтому я не рисовала, хотя у меня было три карандаша — синий, красный и зеленый.

Воровать сахар было легко — меня всегда посылали за вещами на второй этаж. За кисетом, за дедушкиной папахой, если он уходил, за чистым полотенцем. Я быстро забегала к бабушке в комнату, совала руку за занавеску и брала из мешка сахар.

— Два бери! Два! — говорил мне шайтан.

— Сахара мало станет, бабушка увидит, — отвечала я.

— Бери два!

Я брала два. Что я могла сделать? Мешок такой большой, думала я, может, бабушка не заметит, что я беру. Я думала, когда фрукты на деревьях созреют, я перестану брать сахар. Фруктов я могу есть сколько хочешь. Сначала созревает тутовник. Он похож на жирную гусеницу, но такой сладкий. Когда он падает с дерева на землю, то лопается, и кажется, что под деревом — много-много раздавленных гусениц. Дедушка стелит внизу клеенку и трусит дерево. Иногда мы собираем целое ведро с одного дерева.

За тутовником начинается черешня. В нашем саду растет красная и желтая. Маленькой я залезала на дерево, срывала черешню, ела ее, а косточки пуляла в соседний сад — пусть у них будет мусор. Но больше всего я люблю абрикосы — они у нас самые вкусные, длинные, откусишь — как мед на языке.

Абрикосы сначала бывают зеленые. Сыновья Салихи такие едят. А мне не нравятся — кислые. Я жду, когда они станут большими и желтыми.

Вот и тогда я так ждала, когда они созреют, я думала, что перестану брать сахар. Зачем мне сахар, когда есть абрикосы. Но когда они созрели, я все равно не перестала. Почему так получилось?! Абрикосы же я больше люблю, чем сахар. Но я никак не могла остановиться. Каждый день шайтан толкал меня в спину и заставлял заходить в бабушкину комнату. Я уже не хотела сахар — столько фруктов было, и дедушка покупал мне ирис. Но что я могла сделать? Это же не я, а шайтан.

В тот день дедушка собрал абрикосы. Принес деревянные ящики, в которых они не помнутся, и мы ждали машину, чтобы отвезти их на рынок. Бабушка послала меня наверх за новой клеенкой — люди приедут, их надо за стол посадить. Клеенка лежала в шкафу в коридоре второго этажа. Я быстро поднялась по лестнице, открыла шкаф.

— Хадижа! — позвал меня шайтан из бабушкиной комнаты.

Я вздрогнула — никак не могла привыкнуть к его голосу. Если бы у меня был камень, в котором живет сура, я бы не стала его слушать.

Я зашла в комнату, подбежала к занавеске, как обычно, сунула за нее руку. Там было пусто. Что такое, не поняла я. Где мешок? Я отдернула занавеску — мешка не было. Куда он делся?

— Так я и знала! — раздался за спиной голос.

Это был уже не шайтан, а бабушка. Я так вздрогнула, что сердце чуть через рот не выскочило.

— Так я и знала, что это ты воруешь сахар! — закричала бабушка.

Она так тихо подошла, я даже не услышала ее шагов. Какое у нее было злое лицо! Она вся покраснела, а нос у нее стал гнутым, как крючок.

— Я больше не буду, бабушка! Прости меня!

— Не будешь, да?! — крикнула она. — Вот сначала я тебя изобью, а потом ты не будешь!

Она подлетела ко мне как аждаха. Я закричала, у меня сердце вверх поднялось, и я боялась рот закрыть, чтобы нечаянно не укусить сердце.

Как она меня ударила палкой по спине, так больно было, у меня из глаз звезды выскочили.

— На тебе еще! На! — Она опускала палку на мою спину. — На!

— Уй, как больно! Мамочки!

— На!

— Мама!

— На тебе еще!

— Мама!

Я кричала, и мой собственный крик заходил мне в уши, как в узкое горлышко кувшина, и не мог оттуда вырваться. Моя голова чуть не лопнула.

— Мама!

Я никогда еще не видела, чтобы мама двигалась так быстро. Она забежала в комнату с вытянутыми руками, схватила меня и закрыла. У мамы руки были такие худые, их не хватило на всю меня. И бабушка все равно находила место, куда ударить. Мама выставила руки вперед, и палка несколько раз попала по ее узким кистям.

— Я тебе говорила, это она сахар берет! — Бабушка не могла успокоиться — била нас палкой как сумасшедшая.

— Тебе что, сахара жалко?! Пусть берет, она же ребенок! — крикнула мама.