Дневник русской женщины - [81]

Опять видеть мать… Какой ужас!

Я не могу… не могу.

Один взгляд на календарь — так немного осталось дней до отъезда.

Нет, не могу, не могу… Что же мне делать, что же мне делать?

13 марта.

До сих пор не решилась написать ответ домой. Дать уж лучше доверенность, пусть сделают всётаки без меня…

И не исполнить самой последней воли дорогого человека… Бабушка, значит, надеялась на меня, а я-то откажусь… Поеду завтра в Сальпетриер.

14 марта.

И поехала. Та же важная сиделка сообщила, что его тут уж больше нет, он переведён в новый госпиталь Бусико.

Я вспомнила, что читала в газетах об его открытии первого марта.

Сиделка любезно рассказала, как туда ехать. От моста Аустерлица до моста Мирабо — больше часу пришлось ехать по Сене.

Улица тиха и пустынна. Точно не в Париже. От набережной до госпиталя расстояние довольно значительное.

В новом здании всё блестело чистотою: и ложа консьержа, и двери, и стёкла, и каменные плиты коридора. Внутри, среди сада, были разбросаны небольшие кирпичные павильоны, а вдали — на колонне — виднелся белый мраморный бюст госпожи Бусико, <…> на средства которой выстроен этот госпиталь.

— Мсье Ленселе?

— Второй павильон направо.

Я вошла в небольшой коридор и села на деревянную скамейку. Длинная траурная вуаль, спускаясь на лицо, — по здешнему обычаю, — закрывала меня всю.

— Вам кого? — спросил какой-то субъект в больничном костюме. И на мой ответ услужливо сказал: “Сейчас, сейчас…”. И исчез.

Под гнётом самых тяжёлых мыслей я сидела, опустив голову и не глядя никуда…

— Добрый день, мадмуазель… как Вы себя чувствуете? Вы потеряли кого-то из близких? — с участием спросил меня знакомый голос. Я встала.

— Да, мсье.

— Вы не могли бы чуть-чуть подождать? Я тотчас к Вам вернусь.

— Да, мсье.

Ему, очевидно, надо было кончить обход палат… Через четверть часа он вернулся.

— Что случилось? Кто у вас умер? — спросил он, жестом приглашая меня следовать за ним.

— Бабушка. Я назначена душеприказчицей по духовному завещанию, и надо ехать…

— Она и Вам что-нибудь оставила? — спросил он, отворяя дверь.

Подобный вопрос покоробил меня, как ни была я расстроена.

А для него, очевидно, это было так просто и естественно — задать подобный вопрос.

— Мне об этом ничего неизвестно, — ответила я тоном полнейшего безразличия.

— Пойдёмте за мною наверх… по каменной лестнице.

И там всё так же блестело, — стены коридора, двери, их ручки. Он отворил одну из комнат, где стояла только складная кровать, в углу сложенный матрац. Очевидно, только что отстроенный госпиталь был ещё не весь окончательно устроен. Он пододвинул мой стул, сам сел на подоконник.

— Вы были больны?

— Когда получила письмо с этим известием…

— Вы потеряли сознание?

— Не помню, что со мною было…

— И с тех пор вы чувствуете себя хуже?

— Мне надо ехать в Россию, — сказала я, из всех сил стараясь овладеть собой и говорить внятно. Но это не удалось, рыдания подступили к горлу, и я замолчала.

— Не можете? почему?

— Опять быть там… в своей семье… я не могу. Не знаю, что делать.

— Послушайте, мадмуазель, что я могу сделать для Вас? Вы свободны сегодня вечером? В восемь часов?

— Да, мсье.

— Приходите сюда. <…>

Я поехала к себе домой. И ровно в восемь часов была уже на бульваре Пор-Рояль. Трамвай Сен-Жермен де Пре был переполнен. Пришлось ждать. На этот раз ехала недолго, — сравнительно с пароходом — минут через двадцать была уже на улице Лекурб. <…>

Дверь открыла горничная, такая же чистенькая, свеженькая, как и весь госпиталь.

— Мсье Ленселе?

— Он сейчас выйдет.

И действительно, он тотчас же вошёл в коридор.

— Добрый вечер, мадмуазель. Пойдёмте за мной.

Я пошла за ним по тёмному коридору; он отворил дверь, нажал в стене одну электрическую кнопку, другую… мягкий свет лампочек под зелеными абажурами озарил небольшую комнату со светлыми обоями и мебелью из жёлтого дерева. Два стола с книгами — вдоль стены и посредине комнаты. Неизбежный armoire a glace {Зеркальный шкаф (франц.).}, к которому я до сих пор не могу привыкнуть — он всё кажется мне принадлежностью дамской спальни, а уж никак не комнаты мужчины. А тут ещё был и туалетный столик, тоже с зеркалом.

Топился камин.

— Садитесь здесь, — сказал он, подвигая кресло к огню, а сам стал подкладывать дрова в камин.

Я села, держась, по обыкновению, чрезвычайно прямо, в длинном траурном платье, длинная креповая вуаль, спускаясь на лицо, скрывала совершенно и его выражение и следы слёз. Мне стало вдруг как-то хорошо… Не хотелось ни двигаться, ни говорить. Эта светлая уютная комната, кругом тишина. Дрова весело трещали в камине, и приятная теплота разливалась по всему телу… Я точно отдыхала после какого-то длинного, трудного пути и молчала, неподвижно сидя в кресле. И мне не хотелось отвечать на его вопрос.

— Итак, вы опять расстроены и не знаете, что делать?

— Не могу я ехать… слишком ужасно… дома… там… опять… Мой голос был спокоен и ровен. Или я очень устала, или просто нервы упали — не знаю.

— Вам необходимо ехать?

— Да, я назначена душеприказчицей по духовному завещанию. Я так люблю бабушку, надо исполнить её последнюю волю, а всётаки не могу решиться — как вспомню, что ждёт там меня.