Дневник романтической дурочки - [30]

— Как вы услышали, что это я?

— Ты забыла, что у меня абсолютный слух. И несмотря на возраст, я еще не оглохла, — обретя былую сварливость, объяснила старая дама. — Ты ведь что-то хотела узнать?

— Да, но мне неудобно спрашивать.

— Неужели ты хочешь лишить себя радости узнать сплетни, а меня лишить возможности тебе сообщить и прокомментировать их соответствующим образом?

— А где ваши родные? — отважилась я.

— Кого ты имеешь в виду? Митя, как тебе известно, в Италии. Сын мой прячется в складках шопенки у Анны, остальные здесь.

— И как дела у Мити? — решила я продолжить безопасную тему.

— Хорошо, пишет каждую неделю. Ты представляешь, он оказался гораздо лучше, чем я о нем думала.

— Я всегда говорила, что вы его недооцениваете…

— Он оказал мне такую поддержку, так сражался за своего брата, я уже даже надеялась на победу. Но Данила сам почему-то мешал, он не давал возможности себе помочь, — сердито проворчала Руфа. — Ничего до сих пор не понимаю. Не верю, что он был способен совершить такой жуткий, безумный поступок. Но я ничего не могу доказать. У меня не хватает аргументов. Даня полгода вообще не писал, только сейчас мне привезли первое письмо, и оно тоже какое-то странное. Такое впечатление, что он всем доволен. На следствии все время молчал, полгода не писал и вдруг такое «радостное» послание.

— И что вы собираетесь предпринять?

— Пока не знаю. Но ты права. Что-то делать надо. Время уходит. Ну хватит об этом. Ты по-прежнему влюблена в Митьку? Хочешь почитать его весточки?

— А это удобно?

— Они больше всего напоминают записки географа. Не знаю уж, как он учится, но от итальянских красот в полной эйфории. Кстати, он даже передавал тебе привет. Возможно, вдали от родины в нем проснулись человеческие чувства.

— Руфочка, а можно мне написать ему? — неожиданно спросила я.

— Естественно, это не запрещено, — усмехнулась Руфина Константиновна.

Мне показалось, что она хотела еще что-то сказать, но передумала. Я собралась попросить итальянский адрес и тихонечко отвалить, но тут резко открылась входная дверь и, пыхтя, в прихожую ввалились Маша и Ольга, нагруженные сумками.

— В следующий раз пусть сами за добавкой бегут. Неподъемные корзинки-то, — раздраженно заявила бывшая молочница.

— Привет, Лер, хорошо, что ты пришла. Хотела с тобой повидаться. А то в последний раз все как-то скомканно получилось, — начала было говорить Ольга, но Руфа ее перебила:

— Девочки, Маша будет убирать со стола, я подам десерт, а вы мойте посуду.

Мы принялись за дело. Оказавшись наедине в небольшом кухонном пространстве, вяло перекидывались репликами и никак не могли перейти что-то разделявшее нас.

— Лера, я буду, наверное, поступать в театральный, — неожиданно сказала Ольга.

— Да? На театроведческий или постановочный?

Я помнила, что подруга хорошо рисует.

— Нет. В том то и дело, что на актерский, — шепотом раскрыла важный секрет приятельница. — Но, кроме Руфы, этого никто не знает.

— А почему? Твои разве против?

— Точно не знаю, но у меня есть подозрение, что да. Не хочу лишних нервов.

Я не стала рассказывать свою аналогичную историю, так как еще не решила, что стану говорить маме. Из прихожей послышались приглушенные голоса.

— Руфина Константиновна, — басил мой сосед по столу, — думаю, нам стоит попытаться. Надо пробовать. Он недолго продержится на таком надрыве. Ему нужна очень серьезная поддержка.

— Может, он что-нибудь вам сказал? Почему молчит? Почему не ищет оправдания?

— Ничего определенного. Только то, что у него есть веские причины ни о чем не говорить. Никому. Он должен сам во всем разобраться. А вот в чем — не знаю.

— Может, мне стоит к нему съездить?

— Не думаю. Ему очень тяжело видеться с вами и ничего не говорить. Возможно, ему лучше одному, пока он не разберется. Но вызволить его надо. Так что ищите улики, а я помогу.

После мгновенной тишины хлопнула входная дверь и озабоченная Руфа вернулась на кухню.

— Девочки, пойдемте к столу пить чай.

— Да вы же его еще не накрыли, — проворчала Маша.

Руфина рассеянно кивнула, и Маша, поняв, что хозяйка «не в себе», пошла сама «устраивать сладкое». Мы с Олькой отправились следом. В комнате по-прежнему было шумно и дымно. Посидев еще полчаса, я собралась уходить. Заглянув на кухню, я обнаружила хозяйку, пишущую что-то на листке.

— На, это Митин адрес, — сказала Руфа, протягивая мне листок. — Если станешь писать, передай, что у нас все хорошо. Подробности ни к чему, зачем его волновать.

— Так ведь я и не знаю ничего. Вы же не рассказываете. И меня это очень, ну так сказать…

— Раздражает. Лерочка, это долгий разговор, не сейчас, — мягко проговорила Руфа.

— Ну вот, опять. Я же чувствую, что происходит что-то ненормальное, неправильное. Я волнуюсь. А помочь не могу.

— Перестань ныть! — сухо одернула меня старая дама. — Я же тебе ясно сказала, что пока мне нечего сообщить. Если понадобится твоя помощь, я обязательно обращусь, уж не сомневайся.

Я хорошо помню тот странный вечер с удалым весельем сидящих за столом и жутковатой аурой тревоги и беспомощности на кухне. Мне казалось тогда, что мы все ходим где-то рядом с истиной. И даже кто-то из присутствующих ею владеет. Но кто? И почему этот кто-то ее скрывает от всех? Пир во время чумы — именно эти слова пришли мне в голову, когда я покидала дом своей престарелой приятельницы.