Дневник путешествия в Россию в 1867 году - [4]

Вечером мы гуляли по городу и посмотрели на синагогу, которую, как нам сказали, стоит посмотреть,— это нам сообщил один господин из Нью-Йорка, с которым (и с его женой) мы познакомились за табльдотом и которые, похоже, весьма приятные люди. Они приехали сюда, не зная ни слова по-немецки, и поэтому пребывание здесь для них оказалась довольно сложным испытанием.

20 июля (сб.).

Мы начали день с посещения синагоги, где, как оказалось, проходила служба, и оставались там до ее окончания: все для меня было совершенно новым и чрезвычайно интересным. Само здание весьма роскошно, почти весь интерьер внутри украшен позолотой или другими материалами, почти все арки полукруглые, хотя было несколько той формы, которую я здесь нарисовал[3]; восточная сторона закрыта круглым куполом, и в ней еще есть купол поменьше на колоннах, под которым находится шкаф (скрытый за шторой),— в нем хранится свиток Закона, перед шкафом стоит аналой, повернутый на восток, а перед аналоем еще один маленький аналой, повернутый на запад,— [за время службы] последний использовался только один раз.

Остальная часть помещения оснащена открытыми скамьями. Мы последовали примеру прихожан и остались в головных уборах. Многие из них, заняв свои места, достали из вышитых сумок белые шелковые шали, которые надели на головы, сложив их вчетверо: эффект был весьма необычен — верхний край шали был украшен чем-то вроде золотой вышивки, но на самом деле, вероятно, был филактерией. Время от времени эти люди поднимались и читали отдельные части уроков. Все читалось по-немецки, но значительная часть распевалась на иврите под прекрасную музыку: некоторые из песнопений пришли из очень давних времен, возможно, еще со времен Давида.

Главный раввин и сам много распевал, без музыки. Прихожане попеременно вставали и садились: я не заметил, чтобы кто-нибудь из них стоял на коленях.

День мы провели в Потсдаме, городе дворцов и садов. Новый дворец (где живет наша собственная наследная принцесса) был еще более великолепным, чем берлинский Шлосс. Здесь мы увидели покои Фридриха Великого, его письменный стол, стул с обивкой, практически изорванной на клочки когтями его собак, и т. п. Мы также посетили церковь, в которой находится его гробница — простая и без какой-либо надписи, в соответствии с его волей. Жемчужина Потсдама — «Сан-Суси», его любимый дворец: мы бродили по садам, разбитым в старом формальном стиле, с прямыми аллеями деревьев, расходящимися от центра, и чрезвычайно красивой серией расположенных террасами садов, возвышающимися друг над другом, и со множеством померанцевых деревьев. Количество произведений искусства, которыми щедро одарен Потсдам, необычайно; некоторые из дворцовых крыш были похожи на целые леса пьедесталов.

По сути дела, мне представляется, что два основных принципа берлинской архитектуры состоят в следующем: «На крышах домов, там, где имеется подходящее место, устанавливать человеческую статую; лучше всего, чтобы при этом она стояла на одной ноге. Везде, где имеется свободное место на земле, устанавливать или круглую композицию из группы бюстов на пьедесталах, проводящих совещание, все лицом внутрь круга, или же колоссальных размеров фигуру человека, приготовляющегося умертвить или уже умертвляющего (последнее предпочтительнее) зверя; чем больше в звере дырок, тем лучше,— собственно, правильнее всего использовать для этого дракона, но, если это выше способностей художника, он может удовлетвориться львом или свиньей».

Принцип звероубиения соблюдается повсюду с нескончаемым однообразием, из-за чего многие части Берлина выглядят как окаменелая бойня. Потсдамская экспедиция заняла шесть часов.

21 июля (вскр.).

Лиддон отправился на немецкую службу в Dom-Kirche. Я посетил единственную английскую службу (утреннюю) в помещении, снятом для этой цели, во дворце Монбижон. Пока Лиддон был на вечерней службе, я погулял в Люст-Гартене, где небольшие группы людей сидели на скамейках и ступенях Музея и играли дети: любимым их развлечением было плясать, держась за руки и двигаясь по кругу, лицами наружу; при этом они напевали песенку, слова которой мне не удалось разобрать. Один раз они увидели большого пса, который лежал поблизости, и сразу же окружили его и начали танцевать и петь ему свою песенку, для этой цели расположившись лицом к нему; судя по всему, пес был явно озадачен этой новаторской формой увеселения, но вскоре решил, что терпеть это невозможно и следует сбежать любой ценой.

Я также познакомился с весьма приятным немецким господином, который слонялся без дела так же, как и я, и немного с ним побеседовал: он с чрезвычайным благодушием пытался понять, что я имею в виду, и помогал мне составить фразы на том, что можно было бы назвать очень плохим немецким, если бы это вообще заслуживало названия немецкого. Тем не менее немецкий, на котором я говорю, примерно так же хорош, как и тот английский, который я слышу,— сегодня утром за завтраком, когда я заказал холодной ветчины, официант, принеся остальной заказ, перегнулся через стол и сообщил мне конфиденциальным шепотом: «Я приносить холодный ветчина через минуты».