Дневник простака. Случай в гостинице на 44-й улице - [2]

Ироническая концовка романа вызывает у читателя ощущение творческой и социальной перспективы.

Я начал с заявления о том, что третья волна эмиграции еще не породила своего объективного и яркого бытописателя. Роман Марка Гиршина «Дневник простака» представляется мне самой многообещающей попыткой такого рода.

Сергей Довлатов.

Адели, жене, другу

ДНЕВНИК ПРОСТАКА (СЛУЧАЙ В ГОСТИНИЦЕ НА 44-ОЙ УЛИЦЕ) роман

Вот уже две недели, как в Америке, а только сегодня начал эти записи. Пока купил толстую тетрадь, пока захотелось поговорить с кем-нибудь, обменяться впечатлениями, а не с кем. Тогда и подумал о дневнике. Нас, эмигрантов из Союза, поселили в разных местах, и в моей гостинице оказалась только парикмахерша Рита, но она целыми днями где-то пропадает. И приходиться разговаривать с самим собой.

Сегодня, когда я возвращался из музея, какой-то агент вручил мне рекламную карточку. На ней фото: на высоких стульчиках сидят три девы, руки, как по команде, на длинных ногах. Дома, сбросив промокшую от пота рубашку, я стал переводить. Выяснилось, что агент предлагает солнечные комнаты с «эвкалиптовой ингаляцией» и ужин в «тигровом логове». А при чем тут девы?

Это мое первое знакомства с американской рекламой. Уже вечер, семь часов, окна верхних этажей двенадцатиэтажного колодца косо освещены закатным солнцем, а мой номер в самом низу колодца, на двенадцатом этаже, если считать сверху вниз, а ведь так только и нужно считать глубину колодца. А на дне колодца, на асфальтовом пятачке, куда выходит мое окно, зеленоватая непросохшая лужа, в которой мокнет пачка «Марлборо» и окурки, выброшенные из окон жильцами верхних этажей.

Хоть бы прохладно было, ведь я рукой могу достать до мокрого дна. А парит так, что сил нет. Как в джунглях.

Наверное надо поставить число, дневники пишутся с числами. Напишу по-американски: августа 2-го.

Августа 3-го

Давно ночь, а спать не хочется. С улицы доносится грохот пневмомолотков и гуд трансформатора, там ломают асфальт, прокладывают какие-то кабели, я днем видел. К тому же моя комната освещена красным пожарным светом, падающим из противоположного окна. Зачем они жгут электричество всю ночь? Но писать при чужом свете оказалось даже удобно. Слепящую лампочку под потолком в такую душную ночь я бы не выдержал.

Вчера, когда я начал этот дневник, вдруг позвонила по телефону Рита. Она спросила, записался ли я уже на курсы английского, и позвала к себе в гости. Когда я пришел в ее прокуренный номер, Рита стала жаловаться на головную боль и призналась, что всю ночь проплакала. Я спросил, почему, но она ничего не сказала. Затем она отвечала на телефонные звонки, и мы почти не могли разговаривать. Но она меня не отпускала и, закрывая ладонью трубку, говорила: «Алик, ну что вы убегаете? Посидите еще немного, я же вас прошу!»

Но после того, как звонки прекратились, Рита стала умышленно зевать и вдруг спросила, не обижусь ли я, если она приляжет, ей очень хочется спать. Я так и не понял, зачем она меня позвала к себе, а затем так бесцеремонно выпроводила.

Скорее всего, она и забрала мой справочник. Мне его дали в эмигрантской газете «Новая речь», куда я отнес свои рассказы, и я имел неосторожность оставить его с портфелем у Риты, когда она попросила сбегать вниз купить ей в автомате сигареты. А дома я обнаружил отсутствие справочника. Выходило, сигареты она придумала, чтобы порыться в моем портфеле. Справочника мне не жаль, там только объявления религиозных организаций, мне они ни к чему, просто неприятно чувствовать себя обманутым. Календарь там тоже был.

Рита сказала, что наша организация, которая перевозит советских евреев в Америку, должна содержать нас, пока не научит английскому и не предоставит работу по специальности. Здесь же демократия! Она спросила, сколько мне дают на питание. А когда я спросил, сколько ей, она ответила: «Алик, что?.. Вам легче станет, если вы узнаете?» Мне стало смешно: наверное она получает больше и боится, чтоб и другим не захотелось, Но мне вполне хватает.

А теперь из другой оперы. Рядом с моим в колодец выходит окно негритянки, уборщицы гостиницы, и я слышу по вечерам, как она смеется. В первый раз, услышав ее, я даже выглянул в окно, как бы надеясь увидеть за ним мой старый двор и ремонтных рабочих, плескающихся после смены под дворовым краном, настолько, оказывается, сильна была во мне иллюзия той, оставленной, жизни. А дворовый кран! Так вдруг захотелось увидеть.

Августа 4-го

Решил еще не звонить редактору «Новой Речи», потому что прошло мало времени с тех пор, как я отдал ему свои рассказы, и биржевой маклер может рассердиться, что я его тороплю, и вообще не захочет читать. Мне говорил Ган, старый эмигрант, у которого я брал напрокат пишущую машинку, чтобы перепечатать рассказы, что прежде, чем приобрести газету, этот редактор успешно сыграл на понижении акций «Кентукских цыплят». Теперь он будет решать судьбу моих рассказов. Вот так, Александр Батькович!

В этой эмигрантской газете, которую, не пожалев денег, я купил в киоске, печатаются воспоминания бывшей воспитанницы института благородных девиц о первом бале в присутствии государя, холодной коже кареты и желтом снеге у подъезда, дымящемся от конской мочи. Попытался представить МОЙ рассказ рядом с этими мемуарами, и вот теперь лежу и улыбаюсь красному от чужого света потолку. Мой друг Маслов, с которым я работал в издательстве до эмиграции, сказал бы: «Пылып, не туды влып!»