Дневник последнего старца Оптиной пустыни - [11]

Из келии я никуда не выхожу без дела, разве только в церковь, на правило, на послушание, на трапезу,— более никуда. Если случатся какие дела, то иду, а если возможно, откладываю иногда, в монастырь же не очень люблю ходить: там шумно, людно. За ограду скита выхожу обыкновенно только за водой на Амвросиев колодец.

Вообще, утешает меня Господь, и мне не в тягость моя теперешняя жизнь скитского послушника. Я ничего лучшего не желаю: ни еды, ни службы,— посему я узнаю, что мне здесь очень хорошо.

5 марта

Вчера вечером, в 8 часов, я окончил читать Псалтирь и пошел к Батюшке на благословение после всех, и неожиданно для меня опять удалось мне побеседовать с Батюшкой. Когда я вошел, Батюшка сказал мне сесть на стул под часами и побезмолствовать, а сам ушел. Через некоторое время, довольно скоро, Батюшка пришел и начал занавешивать окна. Из окна, прямо из-за деревьев, светила луна. Уже 3–4 ночи подряд были такие же красивые, как я описывал прежде. Батюшка указал мне на это:

— Видите, какая красота.

— Да, Батюшка. Я когда иду к себе в келью после Псалтири, мне все это нравится: и луна, и снег,— а когда я приду к себе в келью, мне там еще лучше.

— Конечно, в келии лучше.

Потом Батюшка начал рассказывать про одного нашего монастырского монаха о. Феодула.

— Жил на кухне монах, совсем простой, малограмотный. Никто о нем ничего не знал. Даже о. архимандрит не знал, чего он достиг душой. Ну, а мне, как духовному отцу, все известно. Он постоянно молчал и проходил Иисусову молитву. Все видели, что четки постоянно при нем и всегда в движении, но никто не предполагал, что делается у него внутри. Устную молитву он до того усвоил, что начал уже подходить к внутренней. Редко мне приходилось с ним беседовать, но когда случалось, это доставляло мне великое утешение.

Заболел он и лег в больницу, а я, когда на первой неделе исповедовал братию монастырскую в больнице, зашел к нему, поговорил. Спрашиваю, не хочет ли он чего.

— Нет, Батюшка, ничего.

Потом я его опять спросил, не хочет ли он чего.

— Ничего... да вот разве, Батюшка, кисленького чего-нибудь.

— Хорошо,— говорю я.

На следующий день принес ему два яблока да два апельсина... И как он был рад. Как мало нужно для монаха, не то что в миру... Потом я его как-то спросил: "Как тебе?"

— Да скучно здесь, Батюшка, жить.

— Да, где же весело? — спрашиваю я.

— Да там весело, если только примут.

— А ты готов?

— Да то-то и дело, что не готов. Я грешник, хуже всех.

На следующий день прихожу и спрашиваю:

— Не надо ли тебе чего?

— Нет, Батюшка, ничего. Единого желаю: разрешиться и со Христом быти. Помолитесь обо мне, Батюшка. Далекий, незнаемый путь предлежит мне, благословите, Батюшка, идти.

—Бог благословит. Иди. Когда будешь предстоять престолу Господню, помяни меня, своего духовного отца.

— Хорошо, помяну, аще буду.

— Ну, уж, конечно, если будешь.

Сегодня прибегает послушник и говорит, что о. Феодул скончался. И верую, что пошел он в райские селения. Вот как здесь умирают, и как в миру... И вот на Страшном суде узнается, кто был разумнее: профессора, ученые, художники или такие простецы, как о. Феодул.

Потом Батюшка посадил меня вместе с собою на диван и, обняв, сказал:

— С первого же раза я расположился к Вам, и верую, что сохранится это расположение на все время, которое мне осталось жить... Оставайтесь здесь монахом до конца своей жизни. А основание монашеской жизни — смирение. Есть смирение — все есть, а нет смирения — ничего нет. Можно даже без всяких дел одним смирением спастись.

...Это время, когда я был болен, я думал, что не встану. Но за меня стали молиться, и мне дана отсрочка. Есть одна блаженная, она видела сон: как будто она подходит к скиту и видит, что меня через св. ворота выводят из скита какие-то жена и муж. "Я,— говорит,— их спрашиваю: —Куда же вы выводите Батюшку? —В монастырь. — Зачем же вы его в монастырь? Ведь в монастырь из скита только когда кто умрет выносят, а Батюшка в скиту нужен. Оставьте его. — Никак нельзя. — Тогда я начинаю со слезами просить: — Да оставьте его, пожалуйста,.. — Тогда муж тот и жена стали советоваться и решили, что можно оставить, и увели опять в св. ворота в скит".

Это она рассказала Нилусу, а он мне. Ему она рассказала, когда я еще был здоровехонек, за несколько времени до болезни, и говорила, что из этого она заключает, что со мной должно что-нибудь случиться.

Видит Господь, что всех люблю, что всех хотел бы заключить в свое сердце, и не тесно там, но что поделаешь? Не хотят некоторые, сами не идут. Да я их и не виню, все это дело диавола, они не виноваты. Были на меня гонения, да Господу вот как угодно было сделать...

Что Вы теперь читаете?

— Да, вот, Батюшка, кончил авву Дорофея, благословите начать Петра Дамаскина.

— Хорошо, начинайте. В этой книге есть непонятные таинственные места. Там увидите, как святые начинали познавать смысл видимой природы. Им дела нет до видимого вещей, а смысл их они понимают...

— Да, Батюшка, я понимаю так, как говорится в псалме: "Всякое дыхание да хвалит Господа"...

— Да, да, конечно, не самое творение хвалит Господа. Как снег будет хвалить Господа? Но он сам собою доказывает славу и премудрость Создавшего его. Также огонь, ветер, град не сами хвалят Бога, а только показывают собою славу, силу и премудрость Господа. А сознательно прославляющим Бога является уже человек, который, познавая Божие творение, прославляет Бога. В этом смысле сказано: "всякое дыхание да Хвалит Господа".