Дневникъ паломника - [5]

Я съ свой стороны долженъ только исполнять работу, которую оно мнѣ препоручило. Общество относится въ человѣку глядя по его работѣ.

Общество говоритъ мнѣ: — Садись и пиши, вотъ все, что я отъ тебя требую. Прошу отъ тебя немного, но ты можешь изводить бумагу на то, что твои друзья называютъ, если не ошибаюсь, литературой; и находятся люди, которые съ удовольствіемъ читаютъ твое маранье. Превосходно; садись и пиши свою литературу или какъ тамъ она называется, а я позабочусь обо всемъ остальномъ. Я доставлю тебѣ письменныя принадлежности, умныя и остроумныя книги, ножницы и клейстеръ — все, что нужно для твоего ремесла, я буду кормить тебя, одѣвать тебя, найду тебѣ квартиру, буду возить тебя всюду, куда захочешь, снабжать тебя табакомъ и всѣмъ, что нужно для твоего благополучія, — только работай. Чѣмъ больше ты наработаешь, и чѣмъ лучше ты наработаешь, — тѣмъ больше я буду заботиться о тебѣ. Пиши, — вотъ все, что я отъ тебя требую.

— Но, — отвѣчаю я Обществу, — я не люблю работать; я не хочу работать. Что я за каторжнивъ, чтобы работать!

— Прекрасно, — отвѣчаетъ Общество, — не работай. Я тебя не заставляю. только если ты не будешь работать для меня, такъ и я не стану работать для тебя. Не будетъ отъ тебя работы — не будетъ и отъ меня обѣда, ни развлеченій, ни табаку.

И я рѣшаюсь быть каторжнивомъ и работать. Общество не заботится объ одинаковомъ вознагражденіи всѣхъ людей. Его главная задача — поощрять умы. По его мнѣнію, человѣкъ, работающій только мускулами, немногимъ выше быка или лошади, ну и обращеніе съ нимъ немногимъ лучше. Но лишь только онъ начнетъ работать головой, превратится изъ чернорабочаго въ ремесленника, его фонды поднимаются.

Конечно методъ, примѣняемый обществомъ для поощренія умовъ, далекъ отъ совершенства. Его знамя — знамя житейской мудрости. Боюсь, что оно лучше вознаграждаетъ поверхностнаго, трескучаго писателя, чѣмъ глубокаго, блестящаго мыслителя; а ловкая плутня частенько угождаетъ ему больше, чѣмъ скромный трудъ. Но его планъ разуменъ и здравъ; его цѣли и намѣренія — благія, его методъ, вообще говоря, дѣйствуетъ исправно, и съ каждымъ годомъ оно умнѣетъ.

Когда нибудь оно достигнетъ высшей мудрости, и будетъ воздавать каждому по заслугамъ.

Но не тревожьтесь. Мы до этого не доживемъ.

Размышляя объ обществѣ, я столкнулся съ Б. Въ первую минуту онъ принялъ меня за неповоротливаго осла и сказалъ это, но увидавъ, что ошибся, — извинился. Онъ тоже поджидалъ меня уже нѣсколько времени. Я сказалъ ему, что занялъ два мѣста въ курящемъ вагонѣ, а онъ отвѣчалъ, что сдѣлалъ тоже. По странной случайности мы заняли мѣста въ одномъ и томъ же вагонѣ. Я — два мѣста у оконъ близь двери, а онъ — два мѣста у оконъ на противуположной сторонѣ. Четыре другихъ пассажира усѣлись по серединѣ. Мы сѣли у оконъ близь двери, и предоставили остальныя два мѣста желающимъ. Всегда слѣдуетъ быть великодушнымъ.

Въ нашемъ вагонѣ оказался удивительно болтливый пассажиръ. Я въ жизнь свою не встрѣчалъ человѣка съ такимъ запасомъ скучнѣйшихъ анекдотовъ. У него оказался другъ, — по крайней мѣрѣ тотъ господинъ былъ его другомъ, когда поѣздъ тронулся, и онъ разсказывалъ этому другу разныя исторіи, не умолкая ни на минуту, отъ Лондона до Дувра. Прежде всего онъ разсказалъ длинную исторію про пса. То есть ничего-то не было въ этой исторіи! Просто разсказъ о повседневной жизни пса. Песъ просыпался утромъ, царапался въ дверь, а когда дверь отворяли, онъ уходилъ въ садъ и оставался тамъ до вечера; а когда его жена (не жена пса, а жена господина, который разсказывалъ про пса) выходила подъ вечеръ въ садъ, онъ всегда спалъ на травѣ; а когда его брали въ комнаты, онъ игралъ съ дѣтьми, а вечеромъ ложился спать на коврикѣ, а утромъ начиналась опять таже исторія. И тянулась эта исторія около сорока минутъ.

Пріятель или родственникъ этого пса, безъ сомнѣнія нашелъ бы ее крайне занимательной; но какой интересъ она могла представлять для посторонняго человѣка — для человѣка, который очевидно не былъ даже знакомъ съ этимъ псомъ — рѣшительно не понимаю.

Сначала другъ старался выражать участіе и бормоталъ: — Удивительно!.. — Представьте!.. — Курьезно!.. — или поощрялъ разсказчика восклицаніями въ родѣ: — Неужели?… — Ну, и что-жь?.. или… — Такъ это было въ понедѣльникъ? — но подъ конецъ почувствовалъ повидимому рѣшительную антипатію въ псу и только зѣвалъ, когда о немъ упоминалось.

Право, я кажется даже слышалъ, надѣюсь, впрочемъ, что мнѣ только показалось — какъ онъ проворчалъ:

— О, чортъ его дери, твоего пса!

Мы надѣялись отдохнуть по окончаніи этой исторіи. Но мы ошиблись, потому что, кончивъ свое пустословіе насчетъ пса, нашъ разговорчивый спутникъ продолжалъ, не переводя духа:

— Нѣтъ, я вамъ разскажу исторійку еще занятнѣе…

Признаться, мы повѣрили. Еслибъ онъ посулилъ намъ исторію скучнѣе, нелѣпѣе предыдущей, мы бы усомнились; но намъ такъ хотѣлось вѣрить, что онъ разскажетъ что нибудь позанятнѣе.

Оказалось, однако, что новая исторія только длиннѣе и запутаннѣе старой, а ни крошечки не занятнѣе. Это была исторія о человѣкѣ, который сажалъ селдерей; а потомъ оказалось, что его супруга была племянницей со стороны матери господина, который устроилъ оттоманку изъ стараго сундука.