Дневник обезьянки (1957-1982) - [15]

* * *

Я позавтракала и отнесла папе чай. На нашу кормушку прилетела сойка. Сначала я подумала, что это голубь. Кстати, на святого Валентина я получила от Саймона открытку, даже две, каждая по три шиллинга. Неплохо, очень неплохо. Не знаю, должна ли я тоже послать ему открытку – у нас же не високосный год. Думаю, что вторую он отправил по ошибке, но именно на ней написано «Я тебя люблю», и я страшно довольна.

Мои «дела» начались 29 января, вот счастье-то. Ничего общего с тем, что было раньше, – теперь я такая же, как все. Дома, не считая Линды, был только папа, и он повел себя просто восхитительно, ты даже себе не представляешь насколько. Я в полнейшем восторге – три года молитв, и вот наконец мечта сбылась. Ладно, мне пора бежать, скоро обед. Bye[50].

Понедельник 12 февраля

Бедная мамочка! Три пломбы! Она даже говорить не может. У папы жутко покраснел глаз, а у Линды завтра вступительные экзамены в школе, бедняжка!

Ладно, прерываюсь, bye.

Воскресенье, 18-е

Не писала целую вечность, прости, но было столько уроков! Вчера ходила смотреть «Как вам это понравится» с Ванессой Редгрейв. Гениально, правда гениально. После спектакля мы пошли за кулисы. Мне очень понравился пастух Уильям. Он играл лучше всех. И у него такое ангельское личико.

* * *

Ванессе было от силы лет двадцать, и она была очень беременна. Ее мать дружила с моей матерью. Я ее обожала. Мы общались всю жизнь, но на съемках «Фотоувеличения» так и не встретились. Кроме того, я восхищалась ее братом Корином. Они с Ванессой не входили в ближний круг моих друзей, но, несмотря на это, каждая наша встреча приносила мне радость; она, в свою очередь, знала, что всегда может рассчитывать на поддержку моей матери. Позже мы пересеклись в Югославии, в Сараеве, во время манифестаций. Она была гораздо красноречивее меня и настроена более радикально; она не боялась совершать отчаянные поступки, которые могли повредить ее карьере. Это одна из наших лучших во всех отношениях актрис, обладающая уникальным дарованием.

* * *

Линда с папой пошли пускать кораблики на Round Pond[51]. Мне тоже хотелось пойти с ними, но у меня полно уроков. Папа говорит, что я трачу на них слишком много времени и на это невыносимо смотреть. Ну конечно, я же корплю над ними ради удовольствия! Господи, да меня от них уже тошнит! Я из-за них пропустила Juke Box Jury[52]!

Я забыла попросить перенести завтрашнее занятие музыкой, потому что мне надо к зубному. Подозреваю, что все кончится жутким скандалом – так мне, идиотке, и надо. За дурость приходится платить. А потом на меня набросятся и в школе, и дома и устроят мне еще одну пытку. Я сказала маме, что все уладила, – не представляю, как можно быть такой дурой, – а на самом деле даже и пальцем не пошевелила. Как бы то ни было, надо набраться смелости и признаться, что я наврала и не договорилась с учительницей музыки, хотя она, честно говоря, оказалась сама доброта; Богом клянусь, зря я целую ночь мучилась сознанием своей вины за вранье. Но я тут ни при чем, это все, видишь ли, моя совесть. Bye.

Апрель

Сегодня все идет наперекосяк.

Я написала письма и пошла вниз, показать их маме и папе. Еще одно письмо я написала в бюро находок – мама потеряла зонтик. Тут они хором на меня набросились: почерк у меня ужасный, ничего нельзя понять, уйма орфографических ошибок, я не в состоянии запомнить ни один адрес – не то что Линда. Линда у нас – гений, она помнит даже адрес бюро находок и адрес тети Мэдж. Разумеется, все это было сказано при всех. Господи, я чуть не разревелась. Это невыносимо. Они постоянно меня принижают и превозносят Линду. Порой так и подмывает заорать. Когда я сказала папе, что, мне кажется, правильный адрес – Дюренд-Гарденс, 30, как подтвердила и Линда, он ответил, что Линда – умница и у нее блестящие способности и что я должна этим пользоваться. По-моему, все засмеялись. Я слышала, как мама сокрушалась из-за моего ужасного почерка. Папа спросил меня, что со мной не так, но я ничего не ответила и продолжала читать программу телевидения, хотя у меня было чувство, что мир вокруг меня разваливается на куски. Видимо, все дело во мне самой. Они и раньше меня критиковали, но мне было плевать, а теперь это меня смертельно обижает, честное слово. Они славные, они сами не понимают, что творят. Как мне хотелось бы уткнуться кому-нибудь в плечо и поплакать, снова стать маленькой девочкой и перестать быть такой, какая я сейчас. Вот бы найти местечко, где можно спокойно и не краснея все обдумать. Линда приготовила вкусное желе. Мама разразилась целой речью на предмет того, какая она прекрасная хозяйка и прочее в том же духе, и излила на нее потоки елея… Но я не уверена, что все было именно так. «Изумительно, Линда! Прими мои поздравления!» А мне папа просто бросил: «Спасибо», – уже кое-что, но мама не сказала ни слова. Знай только нахваливала Линду, а я, между прочим, еще убирала со стола. Gosh![53] Сколько можно это терпеть? Еще пара комментариев на тему моей криворукости и превосходства Линды, и я начну орать, – а чего они хотели, раз я такая испорченная? Но больше всего меня угнетает сознание того, что я должна измениться. Позволь мне сказать тебе как на духу, что никто из них не виноват – ни папа, ни мама, ни Эндрю, ни Линда. Виновата во всем только я. И от этого выть хочется.