Дневник кушетки - [53]

— Возможно ли это?.. Я огорчена…

— Согласна ли ты, моя милая, дорогая сестра, чтобы мы больше не виделись? Завтра Ивонна пойдет к тебе; она попросит у тебя разрешения любить тебя.

— Она! Она придет ко мне?

— Она явится совершенно одна; она хочет, чтобы не было свидетелей при этой первой встрече. Она горда, смела и прямодушна.

— А когда свадьба? — спросила милая дама.

— При первой возможности, через несколько недель, — ответил мой хозяин.

— Ах! Как глупа жизнь мужчин и женщин! Я должна была выйти за тебя замуж!

— Но это невозможно, невозможно…

— Действительно, это невозможно. Нельзя сдвинуть гору или засыпать море… Это совершенно невозможно! Представились такие препятствия, которых мы даже и не предполагали!.. И все же я никогда не думала, чтобы ты мог жениться!

Он прижал ее к груди, поцеловал ее прелестные глаза, лоб, потом он поцеловал ее внезапно побледневшие губы. И оба разом пролепетали со страхом:

— Последний поцелуй!..

И они, обняв друг друга, залилась горючими слезами.

Их связь порвалась одним словом: «последний поцелуй». Они сказали: «последний поцелуй».

Влюбленные были свободны!

Милая дама с карими глазами, плача, удалилась. Они не обменялись ни словом…

Я не увижу ее больше никогда. Прощай! Прощай! Прощай!

Мой хозяин позвал привратника и сказал ему:

— Начиная с сегодняшнего дня я не принимаю ни одной женщины.

— Хорошо, сударь.

— Исключая только двух: этой молодой девушки и ее матери, которая была на этих днях…

— Да, невесты вашей, сударь.

— Разве вы знаете?

— Да, я был на лестнице и слышал из-за двери, что господин ей говорил.

— Хорошо, хорошо… Только их двух. Больше никого.

Это ужасно, сколько прощальных писем написал мой хозяин в продолжение сорока восьми часов! Он хотел быть вежливым по отношению к своим подругам. Каждой на свой лад. Он благодарил. Он сожалел, что не может пригласить их на свадьбу. Он смеялся здесь, шутил там. Он писал так, как будто надеялся, что какой-нибудь любитель соберет все его послания, чтобы в один прекрасный день опубликовать их под заглавием «Последнее прости приговоренного».

Он написал также матери своей невесты.

Он даже имел дерзость сказать ей, что у нее прекрасный рот.

Решительно, я больше не узнаю любовь. Этот приказ строго соблюдается. У нас больше нет никаких женщин. Я себя развлекаю перелистыванием моих «Мемуаров»; я искала таких, которые мне были более симпатичны, таких, которые во мне вызывают больше волнений; и я их нашла разбросанными в моих воспоминаниях, как будто бы я перелистывала фотографический альбом.

Я ли их не видела, этих женщин? Я ли не слыхала вздохов, восклицаний радости? Мои пружины еще помнили всех этих счастливых и безумных дам. Сознаюсь, я жалела, что мой хозяин не подождал еще немного… По моему мнению, он слишком поторопился.

Я себя часто осматриваю и вообще очень интересуюсь собой. Я уже давно открыла в себе кокетство! Если мои пружины устали, это еще не так удивительно; они должны были еще больше устать; на моей вышивке то здесь, то там появились пятна, но это не так важно; я еще достаточно чиста. Мои краски слиняли; и я имею вид совсем пожилой. У меня всего два колеси а и голова на ногах.

Да, у меня ноги на голове, и у этих ног есть колесики. Я знаю многих, которые не могли бы их так показать. Осматривая себя, я замечаю, что у меня недостает нескольких гвоздиков — но это тоже не важно. В общем, несмотря на мою усиленную работу, я очень мало потеряла в цене, и приказчик, который меня продал даме с карими глазами, не лгал, говоря, что мебель, подобную мне, можно покупать со спокойной душой.

Все же я страшно взволнована. Что он будет делать со мной? Я знаю, что кровать, маленький стульчик, пуф, кресло, стол, комод должны задаваться теми же мучительными, наводящими страх вопросами; но над ними я смеюсь. Во мне пробуждаются эгоистические инстинкты — я интересуюсь только собой.

Ну что же? Что будет со мной завтра?

Уверяю вас, есть о чем подумать при такой рези в желудке! К счастью, у кушеток нет желудка; его присутствие сильно отравляло бы вам жизнь.

Но тем не менее, я чувствую себя так, как будто меня разрезали на тридцать шесть тысяч миллионов маленьких кусочков; напрасно я стараюсь собрать все обрывки, чтобы хоть отчасти восстановить свой образ… в перспективе я не вижу ничего, ничего, ничего, кроме здания аукциона. Это ужасно!

XXIII

С этого утра началась моя Голгофа. Судебный пристав Сусебрик сделал проверку тех предметов, на которые он наложил арест. Кресло, пуф, шкаф, стол, библиотека, рамы, зеркала, умывальник и я, мы все помещены в большую повозку, которая дурно пахла. Я лежала на боку, и мрамор умывальника немного порвал материю, покрывавшую мои пружины. Мы все были молчаливы, печальны, потрясены, и слова утешения как-то не срывались с языка. Кто будут наши хозяева? В какие дома мы попадем? Ясно, что мы начинали с хорошего житья; что нас теперь ожидает?

Прибыли к зданию аукциона. Когда меня выносили из коляски, мне сломали ножку. Печально мы стояли на мостовой, стуча зубами от волнения и робости; холод проникал до мозга костей. Ужасный запах издавала окружающая нас жалкая мебель, тоже предназначенная к аукциону. Напрасно мы искали в наших складках и изгибах следы vervein'a; окружающее зловоние прямо ударяло в ноздри, и в первый раз в жизни я себя чувствовала так плохо.