Дневник инока - [29]

Кроме любви к Божией Матери, из Покровской обители я вынес некоторый опыт проповедничества. Изустно говорить поучения мне было разрешено еще в Яранском Пророчицком монастыре приблизительно на пятнадцатом году моей жизни. Пособием для проповедничества служили мне"Троицкие листки", проповеди Родиона Путятина, Макария, митрополита Московского (алтайского миссионера)[91] и протоиерея Нордова. Жалко, что пред собой я никогда не видел идеального проповедника, который бы послужил идеалом церковного ораторства. Никто так скверно не говорил и не говорит, как священники. Ни искусства слова, ни глубины и полноты изложения истин священники, и даже архиереи, не являли в своих поучениях. Не слышал я и светского ораторства. Существующие руководства по гомилетике мало помогли мне в составлении и произнесении проповедей. Оттого лет двенадцать я не имел возможности нащупать твердую почву в деле служения людям церковным словом. Сплошь и рядом допускал увлечения ложными приемами в интонации, одно время ошибочно полагал совершенствование речи в нагромождении образов, ярких примеров, неправомерно заботился о всестороннем развитии избранной темы. При этом дикция, как улавливали слушатели, была у меня весьма неважная.

Каких только проповеднических сборников я ни пересмотрел! Отсутствие смирения, молитвы к Богу, напряженной собранности души мешало постижению истинного проповедничества. Неоднократно я говорил Преосвященному Гурию:"Владыко! Поступить бы мне в театральную школу и усвоить приемы произношения слов. Может быть, хотя бы внешне улучшится мое учительство". Владыка обычно категорически отвечал:"Будет тебе говорить глупости. Произноси, как умеешь. Нечего вдаваться в бесполезные замыслы". И кто же дал мне сильнейший толчок к осознанию недостатков собственной речи и надлежащих законов проповедования? Наш иеромонах отец Александр (Малинин), впоследствии епископ Нолинский. Говорил он под нос, чуть слышно, дикцией не занимался. Но людская тяга к нему как к проповеднику была огромная. Железным, плотным кольцом окружал его народ, когда он выходил говорить поучения. Женщины освобождали уши от платков, чтобы расслышать тихо произносимые фразы. Секрет его успеха заключался в необыкновенно детской простоте слова, в темах, взятых буквально из жизни, в искреннем христианском сочувствии горю и нуждам предстоящих. Так как вне храма отец Александр говорил мало, то скопившаяся душевная энергия прорывалась в его речах, и его изустное слово казалось разожженным, раскаленным. Он иногда едва удерживался от слез во время проповеди. Простота же его фраз освобождала слушателей от необходимости напрягать мозг, чтобы понять содержание речи. Проповеди отца Александра писались с помощью благодати Божией в сердцах молящихся, и если не на всю жизнь, то, по крайней мере, на долгие–долгие годы. Потом этот скромный иеромонах обрисовывал в проповедях картины текущей жизни, обличал недостатки каждого и благодаря тому необычайно сильно уязвлял сердца молящихся.

Кроме приемов отца Александра, меня поразило еще выражение епископа Феофана Затворника в"Толкованиях Посланий Апостола Павла". Здесь святитель, между прочим, замечает, что Христос Спаситель, посылая Своих учеников на благовествование, запретил им говорить мудрено, изысканно, а повелел проповедовать просто, чтобы действенность слова проистекала всецело от благодати Божией. Как я заметил, этим же требованиям отвечают речи и наших православных миссионеров — Иннокентия, митрополита Московского[92], Николая (Касаткина), архиепископа Японского[93], и Макария, митрополита Московского (апостола Алтая).

Имея подобные образцы, я попробовал составлять проповеди применительно к повседневным нуждам. Для этого всегда много читал, чтобы располагать богатым и свежим материалом. Старался устранять всякую неясность, чтобы быть понятым даже детьми, насколько это возможно, молился много Богу и просил о помощи. Канвой же для составления проповеди для меня было всегда какое‑либо изречение Священного Писания. Чаще я брал из Евангелия, из священных книг Ветхого Завета слова два–три, старался изъяснить их применительно к жизни и вместе с тем утешить, ободрить предстоящих. Не знаю, какой результат имели мои поучения, только душа после их произнесения была удовлетворена.

И на будущее предо мной стоят две задачи: научиться молиться Богу и приобрести умение преподать народу истины веры так, чтобы излагаемое легко усваивалось, вызывало соответствующий настрой в сердцах слушателей и непременно оказывало бы благоприятное воздействие на их образ действий и поведение. Жизнь земная коротка. Надо спешить исправляться. Хотя в деле преобразования грешной души большая часть и принадлежит благодати Божией, тем не менее и на нашу долю остается многое: нужно непрерывно понуждать себя к деланию добра, бороться со своими немощами до самозабвения. Спасает Господь лишь самоотверженных, лишь мучеников Небесной Отчизны ради.

Теперь назову имена проповедников, благотворно воздействовавших на меня примером своего учительства, возможно, в чем‑то повторюсь. Люблю я Евгения, архиепископа Ярославского. Помню, однажды в каком‑то старинном сборнике поучений я прочитал его слово на прощание с учениками Белгородского духовного училища. Речь святителя похожа на мирную беседу отца со своими детьми. Он советует ученикам учиться прилежно, слушаться наставников; сравнивает душу, впитывающую знания, с окном, открытым в весеннее утро навстречу золотым солнечным лучам. Утешает себя святитель в грустном расставании тем, что на Небе, за этой видимой лазурью, он встретится с детьми в Чертогах Божиих и скажет:"Се аз и дети, яже ми дал есть Бог". Естественность, наполненность любовью характерны и для других речей Преосвященного Евгения, помещенных в приложении к журналу"Душеполезное чтение", года издания только не помню.