Дневник чужих грехов - [14]

Вот тогда я внезапно вспомнила… телефонный звонок. Я звонила Стасу раз в неделю, обычно по субботам. А тут он вдруг позвонил сам. Примерно за неделю до своей смерти. Звонки от него были редкостью, и я испугалась, не случилось ли чего, стала расспрашивать о здоровье.

— Все нормально, — ответил он, но голос звучал как-то странно, точно он с трудом подбирал слова. — Ты не беспокойся за меня. Вот что, Аня, — он как будто на что-то решился. — Я тебе сказать хотел…

— Да?

Стас помолчал, а потом неуверенно продолжил:

— Лучше не по телефону. Может, ты приедешь? Выберешься как-нибудь на выходной?

— Хорошо. У тебя правда все нормально?

— Конечно. Приезжай, я буду ждать.

Первым побуждением было лететь к нему уже завтра, но наутро я решила, что отправлюсь в субботу, разобравшись с делами. Мы так и не увиделись, потому что в пятницу он умер. И теперь, глядя в окно, я думала: что он хотел мне сказать? А вдруг это действительно связано с убийством? Глупости. Логичнее было бы поговорить с тем же Звягинцевым. От него пользы куда больше. Или ему требовался совет, как поступить? И Сергею он ничего рассказывать не хотел, не обсудив это со мной?

«Господи, почему я не поехала на следующий день?» — с тоской подумала я.

Стас был моим дядей, внебрачным сыном деда. Агнес узнала о любовнице мужа примерно через год после своего появления здесь. Она как раз была беременна первенцем, и добрые люди сообщили о сопернице, жившей под боком. Соперницей оказалась батрачка Ядвига, польско-белорусских кровей, девица просто неземной красоты. Ее портрет я нашла в сундуке, где бабка хранила всякий хлам, хотя, с моей точки зрения, там было много всего интересного. В том числе и эта фотография. На самом деле, лишь половина фотографии. На второй половине, скорее всего, был мой дед. Они, должно быть, сидели плечо к плечу и счастливо улыбались в объектив, Ядвига-то уж точно. То, что бабка разрезала фотографию пополам, разлучив таким образом эту парочку, вполне понятно. Но почему она оставила ту ее часть, где изображена соперница, а не выбросила, разорвав в клочья? В сундуке, кстати, хранился и «аусвайс» Агнес, и я как-то язвительно заметила: думаешь, вдруг вернутся? На лице бабки тут же появилось привычное отстраненное выражение, и стало ясно: болтать я могу сколько угодно, но ответа не получу. Зато доступ к сундуку мне был закрыт, и в очередной раз решив в нем покопаться, я увидела здоровенный замок, и сколько ни канючила у Агнес ключ, в то лето его больше не получила.

Задавать вопросы тем более было глупо, я знала, бабка их наверняка проигнорирует. Так я и не выяснила, почему в сундуке лежит снимок Ядвиги и куда подевалась вторая половина фотографии.

Много позже явилась догадка: Агнес сохранила фото для Стаса. Других изображений матери у него не было. Но и это единственное, похоже, так и осталось лежать в сундуке даже после смерти бабки. Через два года после похорон я решила заглянуть в сундук, он оказался пустым. На мой вопрос Стас спокойно ответил, что приезжала моя мать, и они весь хлам выбросили. Помнится, я тогда разревелась от обиды. Интересно, чего мне было так жаль? «Аусвайс» бабки? Фотографию Ядвиги?

Я думаю, дед Ядвигу по-настоящему любил. Или мне просто хотелось так думать. В детстве я была поклонницей романтических историй, что, впрочем, не удивительно. Любил или нет, но на батрачке не женился. Скорее всего, подобная мысль даже в голову ему не приходила. Да и трудно ждать романтических поступков от человека, который, по слухам, ради наследства убил собственного отца и его жену в придачу, к тому же носившую его ребенка, если верить все тем же слухам.

Несколько раз я расспрашивала бабку, как они познакомились с дедом. Отвечала она всегда неохотно. Вспоминать Агнес вообще не любила. Став гораздо старше, я решила: это из-за той боли, что он ей принес. Но, прочитав дневник Марты, уже не была так уверена в этом. Может, Агнес слишком бережно хранила память о нем, держала в своей душе, боясь расплескать, пустить по ветру пустыми разговорами, ненужными рассказами, которых глупая девчонка, коей я была тогда, все равно не поймет.

Как бы то ни было, а она его любила, о чем не раз говорила подруге, пряча лицо в ладонях и задыхаясь от невыносимой боли. В дневнике о первой их встрече почти ничего. То ли бабка и тогда об этом не особо распространялась, то ли Марта не пожелала доверить эти их задушевные беседы дневнику, хотя в остальном скрупулезно передавала все события, зачастую самые обыденные.

Моя подруга, готовя к изданию дневники, долго мучилась вопросом: что сократить, а что оставить. В конце концов, оставила все как есть. И правильно сделала. Без этих «корова не могла разродиться до самого утра» картина явно была бы неполной.

В общем, мне пришлось восстанавливать историю знакомства из скупых бабкиных рассказов, редких, с большими временными промежутками между ними, так что к тому моменту, когда удалось в очередной раз разговорить бабку, предыдущий рассказ успевал выветриться из памяти. Одно несомненно: познакомились они в городе, на ярмарке. Дед был там по своим крестьянским делам, а бабка просто прогуливалась в погожий денек. То, что она обратила на него внимание, более или менее понятно. Судя по фотографиям и воспоминаниям сограждан, которые я не раз слышала в детстве, дед не только обладал фантастической силой, но и был по-настоящему красив. Лишь только речь заходила о нем, к словосочетанию «Молодой мельник» тут же добавлялось «истинный красавец», и все последующие рассказы воспринимались через призму этого женского восхищения. Тогда страсть мачехи к пасынку становилась понятна, хоть и не менее предосудительна, и дед во всех этих рассказах выступал не столько главным виновником многочисленных несчастий, сколько жертвой обстоятельств.