Дневник – большое подспорье… - [105]

Помню еще одну его песенку – письмо к нашей общей ленинградской знакомой, художнице, Нине Ник. Петровой:

Нина, Нина Петрова

Напишите хоть слово.

Я измучен весьма,

20 дней без письма,

20 дней без единого слова.

Бессердечная Нина Петрова!

Свою мужественную роль он выдержал до конца. Он писал мне веселые, легкие, насмешливые письма. В одном он попросил, чтобы я послала ему «плакаты и лозунги». Это были большие разноцветные листы бумаги, которые он развесил в нашей квартире 23 марта 1937 года – накануне дня моего рождения. Плакаты били по глазам игрой шрифтов и красок. Один висел у меня над диваном:

У именинницы в комнате

Все комплименты припомните,

Все комплименты припомните

У именинницы в комнате.

Другой – над обеденным столом:

Товарищи гости, не ссорьтесь, деля,

Мои пироги и мои кренделя.

***____

Все лучшее на земле

Или за этим столом или на этом столе.

В передней, над тем столиком, где предлагалось гостям складывать подарки:

– Скупому – предупреждение:

И твой настанет день рождения.

Он писал мне, что обклеил этими плакатами свою палату. Но скоро они вернулись домой вместе со всем его архивом, присланным мне после его смерти.

Я потому так подробно вспоминаю и записываю каждую строку его шуточных стихов, что меня, его и возможных читателей постигла большая неудача. Когда я во второй раз вынуждена была бежать из Ленинграда (на этот раз из-за «Софьи Петровны», 15 мая 1941 г.) – я оставила все свои вещи и весь свой архив в своей пустой квартире. Единственное, что я унесла из дому и отдала на хранение друзьям – была синяя коробка для почтовой бумаги, в которой я хранила Митины письма и письма и стихи Мирона Павловича. Я не знала тогда, что уезжаю на годы, что между моим отъездом и возвращением пройдет война, эвакуация, блокада… Когда в 44 году я вернулась в Ленинград, и меня впустили в занятую чужими квартиру – оказалось, что вещи разворованы, но бумаги целы. Синяя же коробка с письмами Мити и Мирона была моими друзьями сожжена в страшную зиму 41–42 года.

Митин почерк остался у меня только в надписях на подаренных книгах.

Почерка Мирона не осталось. И целой тетради стихов. И писем из которых было видно, какой в нем умер замечательный литературный критик, а может быть и прозаик.

Быть может, письма и стихи сохранились у кого-нибудь. Не знаю. Сестра его умерла раньше, чем он, а родители умерли во время блокады.

Памяти Елены Чуковской

НАША ЛЮША

Такие люди, как Люша, Елена Цезаревна Чуковская, – большая редкость. Их не может быть много, потому что основное свойство – авторское отношение к жизни, плод вдохновенного, бесстрашного и единоличного творчества – годится лишь для исключительных натур, могущих составить славу и гордость любой страны. А уж нашей многострадальной Родине, где «кони все скачут и скачут, а избы горят и горят», они необходимы как воздух. Оттого и появляются, несмотря ни на что. Самим своим пребыванием меняя облик времени и места.

Почти полувековая Люшина деятельность в русской культуре заменила собою целые общественные и научные институты. Это чудо, а чудеса, на мой взгляд, происходят по одной причине. И имя ей – любовь. Любовь Люшина к тем, чьими делами она занималась, исток и источник мощного энергетического потенциала, нашедшего столь полное и зримое воплощение. «По делам их узнаете их». Героическая и лирическая Люша – одно неразрывное целое. И оно никогда не переставало быть таковым. Сила, глубина и длительность чувств сообщают им действенность. И несказуемость. Поведать о себе городу и миру Люша ни за что не хотела. Потому что не могла. Будучи сокровенным человеком, с естественным целомудрием души.

Драма ее сердца, несбывшейся личной жизни, неразорвавшейся бомбы ушла в землю вместе с ней. Смертельно раненная гордость с годами умиротворилась кротостью смирения и отречения. Такой величавой женственности мне больше никогда не встречалось. «На это можно только указать и пройти мимо» (И. С. Тургенев). Да, да, именно к классическим, хрестоматийным образцам тяготеет Люша, готовая, но еще не разгаданная героиня очень русского эпического романа.

Если Лидия Корнеевна (главный человек Люшиной жизни) – «карающая Немезида», то Люша – великий утешитель.

«Я типичный соглашатель. Я всегда за компромисс», – любила говорить она про себя. Для людей, знающих Люшу – неутомимого работника и воителя за правое дело, – эти слова звучат как непонятные и неприложимые к ней. В чем тут суть? Она умела видеть и различать многообразие человеческого устройства и стержневому началу, лежащему в основе личности, отдавать должное. И соответственно прощать недостатки: у кого их нет? Разве что у нее самой.

Одно то, что Люша принимала в себя чужую беду, неудачу или победно завершившееся трудное предприятие, уже означало многое. В дружеском кругу она была лидером по строгому и конструктивному гуманизму, даже не подозревая о своей главенствующей роли. Что еще драгоценнее.

Неприкосновенность суверенной территории другого человека (также, как своей собственной) блюлась ею свято. Скажешь ей что-нибудь важное, но совершенно не подлежащее тиражированию, и: «Только никому». «Могила», – тут же отвечала Люша. Само собой. Скольких тайн она была хранительницей, можно только предполагать.